Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

— Нравится.

Вскоре после этого они ушли. Визиту следовало быть недолгим, чтобы выздоравливающий не утомлялся. Они шли обратно, не скрывая надежды и удовлетворения. У ворот уже стояло несколько посетителей, ждавших трамвая. Так как на мосту его не было, отец и дочь стали прохаживаться вдоль фасада лечебницы. На полпути они встретили старуху-негритянку, которая плакала, прислонившись к ограде. Добряк Колеони подошел к ней:

— Что с тобой, бабушка?

Несчастная медленно перевела на него кроткий взгляд своих заплаканных глаз, полный неизбывной тоски, и заговорила:

— Ах, сеньор! Какая печаль! Мой сын, такой славный мальчик… Бедняжка!

И зарыдала снова. Колеони растрогался. Дочь с сочувствием посмотрела на нее и через мгновение спросила:

— Он умер?

— Лучше бы он умер, сеньорита.

Между слезами и всхлипами она рассказала, что ее сын больше не узнает ее и не отвечает на вопросы, словно чужой человек. Вытерев слезы, она заключила:

— Что ж, дело сделано.

Колеони с дочерью ушли печальные, унося с собой частицу ее скорби, пропитанной слезами.

День был прохладным; начинал задувать бриз, и на море появились белые барашки. Гора Сахарная Голова возвышалась — черная, неподвижная, торжественная — над пенными волнами и как будто делала слегка пасмурным совершенно ясный день.

В Институте слепых играли на гитаре; медленные, надрывные звуки инструмента, казалось, были порождением всей этой печали и всей этой торжественности.

Трамвай все не приходил. Наконец, он подъехал, отец и дочь сели в него и вышли на площади Кариока. Приятно видеть город в выходной день: магазины закрыты, узкие улицы пустынны, шаги гулко отдаются, словно идешь по тихому монастырскому двору. Город словно разлагается до скелета, исчезает его плоть — оживление, движение телег, карет и людей. Кое-где перед лавками играют дочери торговцев — катаются на велосипедах, кидают мяч, и от этого еще резче обозначается разница с предыдущим днем.

Обычая выбираться на прогулки в живописные места за городом тогда не существовало, и по дороге им попадались лишь супружеские пары, торопившиеся навестить кого-нибудь — так же, как с недавних пор они сами. Площадь Сан-Франсиско была безлюдна; статуя посреди скверика, теперь уже исчезнувшего, казалась простым садовым украшением. Полупустые трамваи лениво въезжали на площадь. Колеони с дочерью сели в тот, который шел к дому Куарезмы. Близился вечер, и в окнах уже мелькали горожане в воскресных нарядах — негритянки в светлых платьях, с сигарами или папиросами с руке, группы разносчиков с невероятно яркими цветами; девушки в сильно накрахмаленных муслиновых одеяниях; мужчины в допотопных цилиндрах, и рядом с ними — матроны-домоседки в тяжелых атласных облачениях на тучных телах. Итак, воскресный день был отмечен скромностью простонародья, богатством бедняков и хвастовством глупцов.

Госпожа Аделаида была не одна: она беседовала с Рикардо. Когда кум ее брата постучался в дверь, музыкант рассказывал старой сеньоре о своем последнем триумфе:

— Не знаю, как быть, госпожа Аделаида. Я не записываю свою музыку, не сохраняю нот — кошмар!

У него возникли трудности. Господин Паисандон из аргентинской Кордовы, весьма известный в своем городе литератор, написал ему письмо с просьбой прислать образцы музыки и стихов. Рикардо пришел в замешательство: стихи существовали на бумаге, но музыка — нет. Правда, он знал ее наизусть, однако сесть и записать мелодию было выше его сил.

— Черт возьми! — негодовал он. — Это не по мне. И дело в том, что мы упускаем шанс рассказать иностранцам о нашей стране.

Пожилую сестру Куарезмы мало интересовала игра на гитаре. Она с детства привыкла видеть этот инструмент в руках рабов и всяких простолюдинов, и поэтому не могла себе представить, что он способен привлечь внимание людей с известным положением в обществе. Но в силу своей деликатности она молча переносила увлечение Рикардо, тем более что известный трубадур из предместья начинал вызывать у нее уважение. Это уважение родилось из преданности, которую тот проявил после начала их семейной драмы. Все мелкие услуги и дела, хождение за тем и другим, — все это взял на себя Рикардо, проявив охоту и усердие.

Сейчас он хлопотал об отставке своего бывшего ученика. Это было непросто — «закрыть отставку», говоря бюрократическим языком. После торжественного оформления отставки в виде указа бумага должна еще пройти через десяток отделов и служащих, чтобы дело завершилось. Нет ничего серьезнее серьезности чиновника, говорящего нам: «Мне нужно все посчитать». «Все» тянется с месяц, а то и дольше, словно речь идет о небесной механике. Колеони был доверенным лицом майора, но он ничего не понимал в официальных делах и передал эту часть обязанностей Корасао дуз Отрусу.

Благодаря известности Рикардо и его непринужденности в общении он сломил сопротивление бюрократической машины, и «закрытие» пообещали оформить в скором времени. Об этом он объявил Колеони, когда тот вошел вместе с дочерью. И Рикардо, и госпожа Аделаида принялись расспрашивать о здоровье друга и брата.

Сестра никогда не понимала его до конца, и болезнь не улучшила положения; но она питала к нему глубокое сестринское чувство и страстно желала его выздоровления. Рикардо Корасао дуз Отрус любил майора — тот был для него необходимой моральной и интеллектуальной опорой. Все прочие с удовольствием слушали, как он поет, и оценивали его по-дилетантски; только майор постигал глубинный смысл его устремлений и оценивал по достоинству их патриотическое значение. К тому же с некоторых пор Рикардо испытывал глубокие душевные муки: под угрозой была его слава, плод долгой, упорной, многолетней работы. Некий креол начал выступать с модиньями, его имя уже громко звучало и упоминалось рядом с именем Рикардо. Наличие соперника было невыносимым по двум причинам: во-первых, из-за того, что он был черным, во-вторых, из-за его теорий.

Нет, Рикардо не питал особой неприязни к черным — но то обстоятельство, что пользующийся известностью чернокожий играет на гитаре, еще больше снижало престиж инструмента. Было бы не страшно, если бы соперник играл на пианино и благодаря этому стал знаменитым — талант возвысил бы его в глазах других, а благородный инструмент поспособствовал бы этому. С гитарой же произошло прямо противоположное: предрассудки в отношении музыканта принижали и таинственную гитару, которую Рикардо так ценил. И кроме того, эти теории! Модинья будто бы о чем-то говорит нам и должна быть положена на правильные стихи! Что за вздор!

И Рикардо принимался размышлять о неожиданно возникшем сопернике — препятствии на пути чудесного восхождения к славе. Следовало устранить его, раздавить, показать свое неоспоримое превосходство — но как?