Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Куарезма, кроткий, добрый и скромный человек, никоим образом не собирался усомниться в учености своего директора. Сам он вовсе не претендовал на звание ученого и произнес эти слова как начало извинительной фразы; но когда на него обрушился яростный шквал познаний и академических лавров, он потерял нить рассуждений, все слова и идеи, и не знал, что сказать, да и вообще был не в состоянии говорить.

Он пошел к выходу из кабинета, уничтоженный, словно был преступником; начальник по-прежнему смотрел на него гневно, возмущенно, грозно, как человек, уязвленный до глубины души. Наконец, он покинул кабинет, молча вернулся в комнату, где работал, взял шляпу и трость и выбрался на улицу, шатаясь, как пьяный. Немного прогулявшись, он зашел в книжную лавку. А по пути к трамвайной остановке он столкнулся с Рикардо Корасао дуз Отрусом.

— Что-то вы рано, майор, а?

— Да, правда.

Воцарилось неловкое молчание. Затем Рикардо заговорил;

— Майор, мне кажется, сегодня вами владеет некая мысль, большая идея.

— Это так, друг мой, но она владеет мной с давних пор.

— Думать — это хорошо. Мысли приносят нам утешение.

— Возможно. Но они также делают нас отличными от других, создают пропасть между людьми…

На этом они расстались. Майор сел в трамвай, а Рикардо мелкими шажками направился на улицу Овидор, беззаботно бредя по тротуару в своих закатанных по щиколотки брюках, с гитарным футляром под мышкой.

Она посещала это заведение не впервые. Уже с десяток раз она всходила по широкой каменной лестнице, по сторонам которой стояли две мраморные скульптуры, привезенные из Лиссабона, — «Милосердие» и «Матерь скорбящая». Миновав вход с дорическими колоннами, она оказалась во дворе, украшенном изразцами; слева и справа стояли Пинель и Эскироль, [20] Французские врачи-психиатры. размышлявшие о тревожной тайне безумия. Поднявшись по другой лестнице, тщательно натертой, она вошла к крестному: тот был печален, весь во власти своих грез и своей мании. Отец водил ее сюда несколько раз, по воскресеньям: выполняя свой благочестивый долг друга, он навещал Куарезму. Сколько времени тот находился здесь? Она не помнила точно; три или четыре месяца.

Одно название этого заведения внушало страх. Психиатрическая лечебница! Все равно что гробница, где хоронят заживо, — полупогребение, погребение духа, путеводного разума, отсутствие которого редко чувствует тело. Здоровье от него не зависит, а многие даже обретают новую жизненную силу, продлевают свое существование, когда разум покидает тело неизвестно через какое отверстие, устремляясь неизвестно куда. Сколько ужаса, боязни чего-то сверхъестественного, страха перед невидимым и вездесущим врагом слышится в словах бедняков, когда они говорят о заведении на набережной Саудадес! Лучше уж легкая смерть, считают они.

На первый взгляд непонятно, откуда берется этот испуг, этот ужас, этот страх простого люда перед огромным домом, строгим и суровым, полубольницей-полутюрьмой с ее высокой оградой, зарешеченными окнами и стометровым фасадом, стоящей на берегу бескрайнего зеленого моря, у входа в бухту, на набережной Саудадес. Посетители видели лишь спокойных, задумчивых, размышляющих о чем-то людей, похожих на монахов в минуты сосредоточения и молитвы.

Надо сказать, что эта тихая, светлая, почтенная обстановка, которую отмечали все входящие, заставляла их отказаться от общепринятого взгляда на безумие — безумие, сопровождаемое шумом, возней, вспышками ярости, идиотскими возгласами, раздающимися оттуда и отсюда.

Ничего подобного: здесь царили спокойствие, тишина, порядок, и все это выглядело естественным. И тем не менее, когда посетители, войдя в комнату для свиданий, разглядывали как следует эти искаженные лица, отмеченные печатью душевной болезни — были здесь полные идиоты с бессмысленным взглядом, были и те, кто казался чуждым всему, погруженный в бесконечные, одному ему ведомые мечты, а возбуждение одних выглядело еще более жарким по контрасту с безразличием других, — они проникались всем ужасом сумасшествия, его тревожной тайной, заключающейся в необъяснимом бегстве от всего, проникнутого духом реальности, к иллюзии того или иного рода.

Тот, кто хоть раз столкнулся с непостижимой загадкой человеческой природы, пугается, осознав, что в каждом из нас есть зерно безумия. По неизвестной причине безумие вдруг прорастает в нас, подчиняет нас себе, пожирает, делает пленниками безнадежно неверного, абсурдного понимания нас самих, других людей и мира в целом. Каждый безумец носит в себе свой собственный мир и не знает себе подобных: человек, которого все знали до прихода безумия, — совсем не тот, которого они видят после. Непонятно, когда эта перемена начинается, а конца у нее нет почти никогда. Как было с крестным? Все началось с прошения… Но что это было? Прихоть, фантазия, безделка, ничего не значащая причуда старика. Затем, наверное, то сообщение? Безобидный проступок, обычная рассеянность, которая встречается сплошь и рядом… А потом? Безумие, зловещее, насмешливое безумие, вынимающее из нас душу и вкладывающее другую, унижающее нас… И что в итоге? Совершенно явное безумие, превозношение себя, отказ выходить из дома, мания преследования, уверенность в том, что даже лучшие друзья — твои враги. До чего же это было тягостно! Первая стадия бреда, беспорядочные возбужденные движения, бессвязные речи, не имеющие отношения к окружающей действительности и его прошлым поступкам, монологи, что возникают непонятно откуда и уводят непонятно куда, порождаются неизвестно какой частью его существа! А испуг кроткого Куарезмы? Испуг человека, пережившего катастрофу, которая потрясла его с ног до головы и наполнила равнодушием ко всему, что не было его собственным бредом…

Он перестал заботиться о своих книгах и денежных делах. Все это больше не имело для него ценности, стало неважным, не существовало. То были тени, подобия; действительность же состояла из врагов, грозных врагов, имена которых он не мог назвать в своем бреду. Пожилая сестра, оглушенная, ошеломленная, была сбита с толку и не знала, какому совету следовать. Она воспитывалась в доме, где всегда был мужчина — сначала отец, потом брат, — и не знала, как взаимодействовать с внешним миром, как вести дела, как общаться с властями и влиятельными особами. Неопытная, питавшая нежную любовь к брату, она не ведала, что творится: то ли он говорит правду, то ли попросту сошел с ума.

Если бы не отец Ольги (она еще больше любила за это своего неотесанного отца), который принял участие в делах Куарезмы, взял на себя защиту семейных интересов и предотвратил его увольнение, замененное отправкой в клинику, что было бы с крестным? Как легко разрушить свою жизнь! Этот методичный, воздержанный, честный человек, имевший надежную службу, казалось, мог устоять перед чем угодно; но оказалось, что достаточно одной мелкой глупости…