Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Хозяин овдовел несколько лет назад; старая свояченица управляла домом, а дочь сопровождала его во время увеселений и праздников. Колеони бодро переносил эту нежную тиранию. Он хотел, чтобы дочь вышла замуж, но за того, кто нравится ей, и поэтому не чинил никаких помех планам Ольги. Вначале он думал выдать ее за своего помощника по строительной части — тот был кем-то вроде архитектора, не проектировавшего, а лишь выдумывавшего жилые дома и большие общественные постройки. Сперва Колеони решил спросить мнения дочери. Та не выказала ни сопротивления, ни одобрения. Тогда он решил, что дочь — воздушная, отстраненная, как героини романов, умная, какая-то неземная — не уживется с его помощником, грубой деревенщиной.

«Она хочет образованного, — думал он, — так пусть! Конечно, у него не будет ни гроша, но у меня-то деньги есть, так что все образуется».

Он привык воспринимать человека с университетским дипломом как бразильского аристократа, местного маркиза или барона. В каждом краю своя знать — там граф, здесь магистр, бакалавр или дантист; Колеони считал, что будет вполне уместно заплатить тысяч пять мильрейсов за удовольствие сделать дочь аристократкой.

Порой замыслы девушки слегка досаждали ему. Он предпочитал рано ложиться спать, а вместо этого приходилось проводить вечер за вечером в театре «Лирико» или на балах; он любил курить трубку, сидя в шлепанцах, но был вынужден часами бродить по улицам, заходя вслед за дочерью в бесчисленные магазины мод, — а в конце дня выяснялось, что они купили полметра тесьмы, несколько шпилек и пузырек духов.

Было забавно видеть его в магазинах тканей — отца, всячески потворствующего дочери, которую он хочет ввести в мир аристократии; он высказывался насчет образцов, находил какую-нибудь материю самой красивой, сравнивал ее с другими, но делал все это без души, что чувствовалось даже в момент оплаты. И все же он ходил в них и подолгу оставался, чтобы проникнуть в этот секрет, в эту тайну, полный упорства и нежности — чисто по-отечески.

До сих пор он держался хорошо, подавляя в себе досаду. Неприятнее всего были визиты приятельниц дочери и их сестер, с их фальшиво-аристократическим видом, с их скрытым презрением: старый подрядчик сознавал, насколько он далек от сверстниц и подружек Ольги.

Он досадовал, но не слишком — ведь он сам хотел этого и устроил это; надо было терпеть. Почти всякий раз при появлении таких гостей Колеони уходил из гостиной. Но он не всегда мог уклоняться: в дни больших праздников и приемов приходилось на них присутствовать, и в таких случаях он острее всего ощущал завуалированное пренебрежение со стороны старой земельной знати, посещавшей его дом. Он неизменно оставался подрядчиком, чьи познания почти не выходят за пределы его работы и которому неинтересна вся эта болтовня о женитьбах, балах, дорогих магазинах.

Время от времени кто-нибудь из самых внимательных гостей предлагал ему партию в покер; он соглашался и всегда проигрывал. Более того, иногда он собирал у себя нескольких любителей покера, в том числе известного адвоката Пашеко.

Колеони проиграл, и много, но не это заставило его прервать партию. Что он терял? Две-три тысячи мильрейсов — безделица! Дело было в другом: Пашеко играл с шестью картами. Когда Колеони столкнулся с этим в первый раз, он решил, что видный журналист и знаменитый адвокат проявил невнимательность: честный человек не станет поступать так! Но потом были и второй раз, и третий…

Нет, такая невнимательность — это невероятно! Он уверился в том, что его обманывают, но смолчал, сдержался с неожиданным для бывшего разносчика достоинством, и стал выжидать. Когда сели за новую партию и адвокат прибег к уже привычному приему, Висенте закурил сигару и заметил с величайшей невозмутимостью:

— Знаете, что в Европе придумали новую систему игры в покер?

— Какую же? — спросил кто-то.

— Разница небольшая: играют с шестью картами. Но только один из двух партнеров.

Пашеко притворился непонимающим, продолжил игру, выиграл, в полночь очень учтиво попрощался, отпустил пару замечаний о сыгранной партии — и больше не приходил.

Колеони с давних пор имел обыкновение читать по утрам газеты, медленно и обстоятельно, как человек, мало привычный к чтению. В один прекрасный день он наткнулся на прошение своего кума, служившего в Арсенале. Он не вполне уяснил, о чем говорится в прошении, но журналы так насмехались над Куарезмой, так обрушивались на него, что Колеони решил: его давний благодетель ввязался в преступный заговор, по недомыслию совершив крайне серьезный проступок.

Колеони всегда считал его честнейшим в мире человеком, и продолжал считать — но кто знает?.. Разве при последнем посещении он не вел себя странно? Может, он делал это в шутку… Сколотив состояние, Колеони тем не менее очень уважал своего загадочного родственника. Это была не только признательность облагодетельствованного простолюдина, но и двойное почтение к майору — чиновнику и ученому одновременно.

Европеец, выходец из крестьян, он в глубине души преклонялся, как и всякий селянин, перед людьми, облеченными доверием государства; несмотря на многолетнее житье в Бразилии, он не прибрел ни познаний, ни должностей, и поэтому был высокого мнения об эрудиции своего кума.

Поэтому не стоит удивляться, что он опечалился, узнав об участии Куарезмы в делах, осуждаемых газетами. Он перечел прошение, но так и не понял, что все это значит. Тогда он позвал дочь.

— Ольга!

Имя дочери он произносил почти без акцента, но вообще выговаривал португальские слова с какой-то хрипотцой и усыпал свою речь итальянскими восклицаниями и выражениями.

— Ольга, что это значит? Non capisco… [12] Не понимаю (ит.).

Девушка уселась в кресло рядом с отцом, взяла газету и прочла прошение вместе с комментариями.

— Che! [13] Э-э! (ит.). Ну так что?

— Крестный хочет заменить португальский на язык тупи. Понимаешь?

— Как это?

— Разве сейчас мы говорим не на португальском? Так вот, он хочет, чтобы отныне мы говорили на тупи.

— Tutti? [14] Все? (ит.).

— Все бразильцы. Все.

— Ма che cosa? [15] Что? (ит., порт.). Но ведь это невозможно!

— Такое бывает. У чехов есть свой собственный язык, но их заставили говорить по-немецки после австрийского завоевания; лотарингцы — французы…

— Per la madonna! [16] Черт возьми! (ит.). Немецкий — это язык, а тут креольская тарабарщина… ессо! [17] Вот так! (ит.).

— Папа, креолы — выходцы из Африки, а тупи — местный индейский язык.

— Per Вассо! [18] Черт возьми! (ит.). Это одно и то же… Он тронулся!

— Папа, тут нет никакого безумия.

— Как так? Разве нормальный человек так поступает?