Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

Несерьезные газетенки, упражнявшиеся в остроумии и насмешках, рьяно набросились на несчастного майора. Обилие материалов на эту тему отражало радость редакторов, нашедших легкий способ привлечь читателей. Там и сям попадалось: «Майор Куарезма сказал то-то, майор Куарезма поступил так-то».

В одной из них, помимо разбросанных везде упоминаний о Куарезме, главному событию недели была отдана целая полоса. Рисунок с подписью «Бойня при Санта-Крус, по майору Куарезме» изображал вереницу людей, идущих к тополю, который виднелся в левой части листа. Был и другой рисунок на ту же тему — в заведении под названием «Мясная лавка Куарезмы» кухарка спрашивает мясника:

— У вас есть говяжий язык?

— Нет, только языки по-бразильски. Возьмете?

Комментарии, более или менее остроумные, не прекращались, а так как у Куарезмы не было знакомств в этих кругах, такие реплики продолжали появляться с небывалым постоянством. Имя помощника секретаря не сходило с газетных страниц две недели.

Все это глубоко ранило Куарезму. Он тридцать лет жил в своем уединении, почти не соприкасаясь с окружающим миром; за это время он приобрел обостренную чувствительность и порой глубоко страдал из-за пустяков. Он никогда не подвергался критике, не вызывал к себе внимание, погруженный в свои мечты, взращенный теплом своих книг, которые одни поддерживали в нем жизнь. Кроме них, он не знал ничего, и если говорил с кем-то, то ограничивался незначащими банальностями, повседневными фразами, никак не затрагивавшими его душу и сердце.

Даже крестница не могла вывести его из замкнутости, хотя он питал к ней больше теплых чувств, чем к кому-либо. Эта погруженность в себя делала его чуждым всему вообще — соперничеству, амбициям: все эти вещи, порождающие ненависть и борьбу, шли вразрез с его характером.

Безразличный к деньгам, славе и должностям, живущий в мечтательной замкнутости, он приобрел искренность и душевную чистоту, свойственную тем, кто сосредоточен на одной идее: великим исследователям, ученым, изобретателям — более кротким и невинным, чем девы, воспетые поэтами былых времен.

Такие люди встречаются редко, но все же встречаются, и когда сталкиваешься с ними — пусть даже отмеченными печатью безумия, — начинаешь лучше думать о роде человеческом, гордиться своей принадлежностью к нему и верить в его будущее.

Постоянные насмешки в газетах и взгляды прохожих выводили его из себя — но тем сильнее он привязывался к своей идее. Проглотив очередную насмешку или шутку, он возвращался к своей памятной записке, взвешивал все ее составляющие, тщательно изучал ее, сравнивал с похожими документами, припоминал авторов и авторитетов — и в свете его убежденности критика выглядела легковесной, а шутка — поверхностной; идея захватывала, порабощала, поглощала его с каждым разом все больше и больше.

Если газеты встретили прошение, в сущности, безобидными и беззлобными остротами, то сотоварищи Куарезмы по работе пришли в ярость. Бюрократы, движимые мелочной завистью, враждебно относятся ко всем, кто стоит выше их не по официальному положению, чье превосходство зиждется не на служебном рвении, знании циркуляров и хорошем почерке.

В носителе такого превосходства видят предателя серости, безымянных бумажных тружеников. Это не только вопрос повышения по службе, не только денежный интерес — здесь замешаны самолюбие и оскорбленные чувства: ты видишь коллегу, такого же каторжника, как ты, который связан уставами, зависит от капризов начальства, ловит невидящие взгляды министров, но имеет дополнительные заслуги и может нарушать некоторые правила и предписания.

На такого глядят со скрытой ненавистью, как убийца-плебей смотрит на убийцу-маркиза, прикончившего свою жену и ее любовника. Оба они — убийцы, но даже в тюрьме дворянин и буржуа сохраняют отпечаток своей среды, кажутся хрупкими и неприспособленными к жизни, чем уязвляют товарищей по несчастью из числа простолюдинов.

Точно так же, когда в канцелярии появляется человек, чье имя связывается не только с его должностью, это становится поводом для мелкого коварства, рассказываемых на ухо сплетен, разных экивоков — всего, что берет на вооружение завистливая ревность женщины, убежденной, что соседка одевается лучше нее.

Хорошее — вернее, сравнительно терпимое, — отношение к себе встречают те, кто приобрел известность как журналист или редактор, как усердный работник, даже магистры и бакалавры; но не те, кто составил себе громкое имя. В целом, никто не понимает трудов своих коллег и не признает их заслуг, никто не представляет, как этот господин, точно такой же канцелярский работник, делает нечто, интересующее посторонних людей, и заставляет говорить о себе весь город.

Внезапная популярность Куарезмы, его триумф и недолговечная слава раздражали коллег и начальство майора. «Видели мы его! — говорил секретарь. — Этот глупец обращается к Конгрессу с каким-то предложением! Что за самонадеянность!» Директор, проходя через секретарскую, бросал на Куарезму косые взгляды, понимая, что в своде правил не найдется статьи для объявления ему выговора. Мягче всех отреагировал коллега-архивариус, но и он тут же окрестил майора «тронутым».

Майор остро ощущал двуличие окружающих, улавливал все намеки, что усиливало его отчаяние, но также и преданность идее. Он не понимал, почему его прошение вызвало такую бурю и повсеместное недоброжелательство — ведь то был совершенно невинный текст, напоминание о патриотических чувствах, заслуживавшее всеобщего одобрения и просто обязанное его снискать. Он предавался размышлениям, возвращался к своей идее, погружался в нее еще глубже.

Поступок Куарезмы получил настолько широкую огласку, что о нем узнали даже в особняке «Реал Грандеза», где жил кум Колеони. Разбогатевший на строительных подрядах бывший зеленщик к этому времени овдовел, удалился от дел и жил в большом доме, который сам же и построил. Архитектура особняка полностью отражала его вкусы: вазы на антаблементе, громадная монограмма над дверями, две фаянсовые собаки на колоннах парадного входа и прочее в том же духе.

Дом, возведенный на высоком цоколе, стоял в центре участка; перед ним был разбит приличных размеров сад, простиравшийся в обе стороны и усеянный разноцветными шарами; имелись веранда и птичник, печальные обитатели которого задыхались от жары. То было буржуазное жилище, построенное в отечественных традициях — броское, дорогое здание, мало соответствующее климату, лишенное удобств.

Интерьер выглядел весьма прихотливо — порождение буйной фантазии и ужасающего эклектизма. Множество мебели, ковров, занавесей, безделушек; непоследовательное и необузданное девичье воображение делало это собрание редкостей еще более беспорядочным.