Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

— Куарезма, вы полагаете, что я должен вручить мотыгу каждому из этих бездельников? Да ведь их целая армия…

Устрашенный Куарезма, запинаясь, все же возразил:

— Речь не об этом, маршал. Ваше превосходительство, имея такой авторитет и такую власть, может, путем принятия правильных и энергичных мер, поспособствовать росту инициативы, дать верное направление труду, поощрить его и сделать выгодным… Достаточно, например…

Они прошли через ворота старого дворца Педру I. Лунный свет был все таким же прекрасным, объемным и эфемерным. Большое неоконченное здание в этот момент выглядело завершенным — луна дорисовала окна и двери. То был дворец-сказка.

Флориано все больше погружался в скуку, слушая Куарезму. Показался трамвай. Маршал простился с майором, сказав своим невозмутимым голосом:

— Куарезма, вы мечтатель…

Трамвай отъехал от остановки. Луна заполняла пространство, придавала индивидуальность вещам, порождала фантазии в душе, насыщала жизнь своим отраженным светом…

— Я перепробовал все, Куарезма… Не знаю… Нет никакого способа!

— Вы показывали ее врачу-специалисту?

— Показывал. Мы были у медиков, у спиритов, даже у колдунов, Куарезма!

Глаза старика за стеклами пенсне подернулись влагой. Они повстречались у кассы Генерального штаба и пешком направились к площади Санта-Ана, шагая неторопливо и беседуя по пути. Генерал был выше Куарезмы, так что последний вытягивал шею, а первый вдавливал голову в сильно выступающие плечи, которые напоминали сложенные крылья.

— Что до лечения, — продолжил Алберназ, — то каждый врач предлагает свои средства. Спириты лучше всех — они прописывают гомеопатические препараты. Колдуны рекомендуют заклинания, отвары и окуривания… Я не знаю, Куарезма!

Он возвел глаза к небу, подернутому облаками, но созерцал его недолго, так как пенсне все время сваливалось.

Куарезма опустил голову и какое-то время шел, разглядывая зерна тротуарного гранита. Наконец, он поднял ее и спросил:

— Почему бы не поместить ее в лечебницу, генерал?

— Мой врач уже советовал это… Но жена не хочет. При нынешнем состоянии девочки — не стоит…

Они говорили о дочери генерала Исмении, которой в последние месяцы стало заметно хуже: это касалось уже не ее психического недуга, а здоровья в целом. Она не вставала с постели, страдая от лихорадки, слабея, худея, быстро устремляясь в холодные объятия смерти.

Алберназ говорил правду. Чтобы излечить Исмению и от безумия, и от сопутствующей ему болезни, он перепробовал все средства, выслушивал советы от кого угодно. Сам факт того, что генерал, окончивший высшее учебное заведение, искал медиумов и колдунов в стремлении исцелить свою дочь, заставлял задуматься.

Иногда он даже приводил их домой. Медиумы подходили к девушке, вздрагивали, пристально смотрели на нее, вытаращив глаза, восклицали: «Выйди, брат!» и водили руками — от своей груди к девушке, потом туда-сюда, быстро и нервно, посылая ей чудодейственные флюиды.

Колдуны совершали другие пассы, а их действия для вхождения в контакт с оккультными силами, окружающими нас, были неспешными и отработанными. Как правило, колдуны были африканцами, черными. Они приходили, разжигали в комнате жаровню, доставали из корзины высушенных жаб или другую странную вещь, трясли пучками травы, пританцовывали и произносили непонятные слова. Ритуал был сложным и занимал немало времени.

Когда они уходили, несчастная госпожа Марикота, уже не такая деятельная и хлопотливая, ласково смотрела в огромную черную физиономию колдуна — белая борода придавала ему почтенный и отчасти даже величественный вид — и спрашивала:

— Ну что, дядюшка?

Негр размышлял пару мгновений, словно в последний раз вступал в общение с тем, кого нельзя ни увидеть, ни почувствовать, и отвечал с африканской важностью:

— Посмотрим, дочка… Я изгоняю порчу…

Она и генерал присутствовали при всех этих сеансах. Любовь к родине и глубинное суеверие, скрытое в каждом из нас, заставляли их уважительно относиться к ритуалам и почти что верить во все это.

— Значит, мою дочь сглазили? — спросила женщина.

— Да, дочка.

— Кто?

— Святой не хочет говорить.

И загадочный негр, бывший раб, привезенный около полувека тому назад с берегов Африки, удалялся, кое-как передвигая старческие ноги, тогда как два сердца зажигались мимолетной надеждой. Этот африканец представлял собой нечто особенное: явно подзабыв горести долгой неволи, он пользовался остатками своих племенных верований, остатками, которые сохранились, несмотря на насильственное переселение на земли других богов, — для того чтобы принести утешение своим бывшим хозяевам. Словно боги его детства и его народа, кровавые идолы таинственной Африки, пожелали отомстить за него в легендарном стиле Христа из Евангелий… Больная наблюдала за всем этим, ничего не понимая, не проявляя интереса к движениям и пассам могущественных людей, которые общались между собой и повелевали бесплотными сущностями, созданиями, обитающими в иных, высших мирах.

Шагая рядом с Куарезмой, генерал вспомнил об этом и испытал горькое ожесточение против науки, против спиритов, против колдунов-фетишистов, против Бога, безжалостного и беспощадного, собиравшегося забрать у него дочь.

Майор не знал, что сказать, наблюдая за безмерным горем отца: любые слова утешения казались глупыми, дурацкими. Наконец, он проговорил:

— Генерал, позвольте пригласить к ней врача?

— Кто он?

— Муж моей крестницы… вы его знаете… Он молод. Кто знает? Как по-вашему? Может, что-нибудь и выйдет?

Генерал согласился, и морщинистые лица обоих озарились надеждой. Каждый врач, каждый спирит, каждый колдун ободрял отца — он ожидал от всех от них чуда. В тот же день Куарезма отправился искать доктора Армандо.

Мятеж продолжался уже более четырех месяцев, и превосходство правительства выглядело хрупким. На Юге восстание приближалось к Сан-Паулу, и лишь Лапа упорно сопротивлялась — одна из достойных, незапятнанных страниц в этой хронике страстей человеческих. На позициях защитников маленького города командовал полковник Гомес Карнейро — человек волевой и энергичный, всегда спокойный, уверенный в себе и справедливый. Он не стал предаваться жестокостям, как часто поступают люди отчаявшиеся, и сумел воплотить в жизнь затертое пышное выражение: «стоять до конца».

Остров Говернадор был занят, город Мажё — отбит; мятежники, однако, удерживали протяженное побережье и узкий вход в гавань — корабли входили и выходили, не страшась огня с крепостей. Узнав о насилии и преступлениях, которыми сопровождались эти два военных успеха властей, Куарезма опечалился. С острова Говернадор вывезли едва ли не всю мебель, одежду и прочее имущество. Что не смогли забрать, уничтожили при помощи огня и топора. Эта оккупация оставила по себе самую ужасную память, и местные жители до сих пор с болью вспоминают Ортиза, капитана патриотического батальона или Национальной гвардии, жестокого, ненасытного в грабежах и прочих притеснениях. Если мимо проходил рыбак с уловом, капитан подзывал к себе несчастного: