Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

— Только не присоединяйся ни к каким заговорам, — пошутила девушка.

— Об этом не беспокойся. Все будет идти естественным путем, в насилии нет надобности…

В это время появился Рикардо Корасао дуз Отрус, в своем саржевом фраке с длинными фалдами, держа в руках замшевый футляр с гитарой. Майор представил его девушке.

— Я уже знаю о вас, сеньор Рикардо, — сказала Ольга.

Корасао дуз Отрус испытал удовлетворение, как человек, получивший хорошее известие. Казалось, его маленькое личико увеличилось в размерах от довольного блеска в глазах, а сухая кожа цвета старого мрамора сделалась мягкой, как у юноши. Эта девушка, похоже, происходит из богатой семьи, она красива, обладает хорошими манерами и знает его имя — вот так удача! Рикардо, всегда застенчивый и боязливый, оживлялся в присутствии девушек любого сословия: язык его развязывался, голос смягчался, он становился многословным и велеречивым.

— Значит, вы читали мои стихи, сеньора?

— Не имела удовольствия, но несколько месяцев назад видела заметку о вашем творчестве.

— В «Темпо», не правда ли?

— Правда.

— Крайне несправедливая статья! — воскликнул Рикардо. — Критики вечно привязываются к метрике. Говорят, что мои стихи — вовсе и не стихи… Да, я знаю; но это стихи, которые поются под гитару. Дорогая госпожа знает, что стихи, рассчитанные на музыкальное сопровождение, отличаются от обычных, ведь так? Поэтому нет ничего удивительного в том, что мои стихи, созданные для гитары, имеют другую метрику, другой строй. Вы не находите?

— Конечно, — согласилась девушка. — Мне кажется, что вы пишете стихи для музыки, а не музыку для стихов.

Она медленно и таинственно улыбнулась, просияв взглядом, в то время как недоверчивый Рикардо старался разгадать ее мысли, устремив на нее свои глазки, живые и маленькие, как у мышонка.

Заговорил Куарезма, до того молчавший:

— Ольга, Рикардо — артист… Он пытается поднять престиж гитары и много делает для этого.

— Знаю, крестный, знаю…

— Между нами, сеньора, — вмешался Корасао дуз Отрус, — у нас попытки творить в народном духе не принимают всерьез, а в Европе все уважают таких людей, помогают им… Майор, как зовут поэта, который пишет на простонародном французском языке?

— Мистраль, — подсказал тот. — Но он пишет не на простонародном французском, а на провансальском. Это особый язык.

— Да-да, именно так, — поддакнул Рикардо. — Разве Мистраль не пользуется почетом и уважением? Я делаю то же самое в отношении гитары.

Он победно посмотрел на своих собеседников.

— Успеха вам в ваших усилиях, сеньор Рикардо, они заслуживают всяческой похвалы, — сказала Ольга.

— Спасибо. Будьте уверены, госпожа, что гитара — превосходный инструмент, играть на котором, однако, весьма непросто. Вот, например…

— Да ну! — резко перебил его Куарезма. — Есть такие, с которыми еще труднее.

— Пианино? — поинтересовался Рикардо.

— Почему пианино? Марака, инубия.

— Не слышал о них.

— Не слышали? Надо же! Это самые что ни на есть отечественные инструменты, единственные подлинно отечественные, инструменты наших предков, отважных людей, которые боролись и борются до сих пор за обладание этой прекрасной землей. Я говорю о кабокло!

— Ах вот как, инструменты кабокло… — протянул Рикардо.

— Да, инструменты кабокло! Что с вами? Лери утверждает, они очень звучны и приятны для слуха… Если вас смущает их происхождение, то значит, гитара тоже ни на что не годна — это инструмент недоучек.

— Недоучек!.. Не говорите так, майор!

И они пустились в жаркий спор, забыв про девушку, удивленную и напуганную, не знавшую, как объяснить внезапную перемену в расположении духа ее крестного, прежде такого спокойного и уравновешенного.

— Нy и когда же вы выходите замуж, госпожа Исмения?

— В марте. Кавалканти скоро получит диплом, и…

Теперь генеральская дочь могла уверенно отвечать на вопрос, который ей задавали уже почти пять лет. Ее жених наконец становился дипломированным дантистом, и свадьбу решили сыграть через три месяца. Все семейство обрадовалось, а так как радости не бывает без танцев, решили устроить праздник в ближайшую субботу после назначения дня свадьбы. Сестры невесты — Кинота, Зизи, Лала и Виви — выглядели счастливее ее самой. Казалось, что она расчищает им путь, что до того именно сестра была препятствием для их замужества.

Исмения ходила в невестах уже пять лет и чувствовала себя наполовину замужней женщиной. Это чувство, вкупе с ограниченностью внутреннего мира, было причиной того, что она не испытала ни малейшей радости. Все осталось таким же. Замужество для нее не связывалось со страстью, чувствами, ощущениями: то была идея, чистая идея. Ее скромный интеллект отделял замужество от любви, чувственного наслаждения, свободы в том или ином виде, материнства и даже самого жениха. С детских лет она слышала от матери: «Учись делать это, ведь когда ты выйдешь замуж…» или «Научись пришивать пуговицы, ведь когда ты выйдешь замуж…»

Ежечасно, ежесекундно над ней тяготели эти слова — «ведь когда ты выйдешь замуж…», и девочка уверилась, что средоточием ее существования было замужество. Образование, сокровенные удовольствия, радость — ничто не имело смысла. Жизнь сводилась к одному — к замужеству.

И потом, это было предметом заботы не только у нее в семье. В коллеже, на улице, у знакомых говорили только о свадьбах. «Знаете, госпожа Марикота, что Лили вышла замуж? Не очень удачная партия: кажется, жених не представляет из себя ничего особенного». Или так: «Зезе всё пытается найти мужа, но, мой Бог, она так некрасива!»

Жизнь, мир, напряженное разнообразие чувств и идей, право человека на счастье казались ребячеством ее умишку; замужество выглядело настолько важным делом, чем-то вроде обязанности, что остаться незамужней девицей, «тетушкой», представлялось ей постыдным поступком, едва ли не преступлением.

Ограниченная, неспособная к глубоким и сильным переживаниям, не обладавшая достаточно развитыми чувствами, чтобы испытывать страсть или сильную привязанность, она упорно думала о замужестве, которое сделалось ее навязчивой идеей.

Исмению нельзя было назвать некрасивой: смуглая, с мелкими чертами лица и неправильным, но очаровательным носиком, не коротышка и не слишком худая, на вид — безразлично-добрая, с вялыми движениями, мыслями и чувствами. Более того, она относилась к тем девушкам, которых возлюбленные называют «миленькими». Самым красивым в ней были волосы — густые каштановые волосы с золотистым оттенком, шелковистые, что было сразу заметно.

В девятнадцать лет ее обручили с Кавалканти; слабоволие и страх не найти себе мужа во многом стали причиной того, с какой легкостью дантист завоевал ее сердце.