Йоан Славич - Избранное

— А я сказала, что вы дома, — возразила служанка.

— Тогда отведи его к моему мужу и скажи, что я плохо себя чувствую и потому не одета.

Но не успела она все это сказать, как распахнулась дверь и на пороге появился Бурдя.

— Я вижу тебя румяной, веселой и тщательно одетой, — ехидно сказал он. — И очень рад тебя видеть.

Персида покраснела, но не от стыда, а от гнева. Она готова была схватить его за плечи и вытолкать с лестницы.

— Я тоже была бы рада, — колко заметила она, — если бы ты пришел вместе с Нацлом.

— Почему, скажи ради бога? Разве ты боишься побыть наедине с таким кавалером, как я?

Персида собрала все свои силы.

Она не видела никакой возможности избавиться от этого Бурди. На свете много есть такого, чего люди вроде Бурди не понимают, а Бурдя, сам того не сознавая, был лишен всякого чувства стыда. Персиде оставалось только принимать его таким, какой он есть, и поддерживать разговор в его манере.

Служанка, не понимавшая, о чем идет разговор, видела только, что хозяйка ее смущена, видела издевательскую усмешку Бурди и сама еле удерживалась от смеха. Персида сделала знак, чтобы та ушла.

— Прошу садиться! — пригласила Персида. — Я знаю, что ты явился, чтобы иметь удовольствие посмеяться надо мной. Можешь начинать!

— Вовсе нет, — возразил Бурдя. — Мне доставляет удовольствие то, что я вижу тебя и что ты, как любой порядочный человек, поступила так, как повелевает тебе сердце.

— Это верно, — согласилась Персида, слегка оттаивая, — высший закон — это веления нашего сердца. Безумец тот, кто душит эти веления. Тиран, кто скрывает их и переживает внутри себя. Я люблю Хубэра и уехала с ним сюда, где нас никто не знает, где все думают, что мы законные муж и жена. Дома все дураки смотрели бы на нас косо. Поэтому я вовсе не рада, что встретилась здесь с тобой, ведь ты разнесешь по всему свету, что я незаконная жена Хубэра.

— А тебе что за дело?! — убежденно заговорил Бурдя. — Ты любишь, ты счастлива, так зачем обманывать людей?! Пусть они убедятся, что только так и можно быть счастливым. Ты красива, и, когда Нацл тебе надоест, ты найдешь себе кого-нибудь другого.

Персида чуть не разрыдалась. Ей казалось, что она упала на землю и Бурдя топчет ее ногами.

— Конечно, — подтвердила она, сдерживая рыдания, — я так и сделаю, непременно так. Но пока я люблю Хубэра и прошу тебя пройтись со мной, потому что нам по дороге.

Персида больше не могла находиться одна с Бурдей. Она вынула из шкапа шляпную коробку, надела шляпку и вышла с ним на улицу.

«Нет, — думала она, спускаясь по лестнице, — здесь я больше не останусь, здесь я не могу больше жить. Мне нужна чья-то поддержка в этом мире, чье-то сердце, близкое мне».

Вокруг сновали прохожие, и шумный город словно душил Персиду.

Увидев Нацла, Персида, несмотря ни на что, стала улыбаться: она не хотела рассердить его своим недовольным видом.

Вечер они провели вместе с Бурдей, и к десяти часам, когда Нацл и Персида вернулись домой, она уже не чувствовала, что жизнь в Вене так уж непереносима. Время пробежало совсем незаметно. В ее жизни не было столь приятных часов, какие они провели все вместе.

Бурдя был человеком весьма своеобразным, но он был умен и начитан, прекрасно говорил и с большим жаром отстаивал свои взгляды. И только сейчас, в разговорах со старым приятелем, стало по-настоящему видно, что из себя представляет Нацл. Персида даже не предполагала, что ее муж так умен и так образован, и это ее особенно поразило. Перед ней неожиданно предстал совершенно новый человек. И что больше всего привлекало в нем Персиду, так это та пылкость и решительность, с какими он защищал свои убеждения, столь отличные от взглядов Бурди. Теперь Персида твердо знала, за что она полюбила Нацла и за что она его любит. Только в постели, прежде чем заснуть, она подумала о противоречии между убеждениями и поступками Нацла и спросила себя, как же может случиться, что человек, имеющий столь добропорядочные понятия, ведет столь неупорядоченную жизнь, как Нацл.

Персида заснула, так себе ничего и не уяснив, а утром проснулась с неприятным осадком в душе.

Всю ночь ей снился родной дом, мать, Трикэ и все, кого она знала с детства.

Она приехала в Вену, чтобы избежать их упреков, а вот теперь безразличие чужих людей ей стало переносить тяжелее, чем те порицания, какие она могла бы ожидать дома. Вдруг в ее душе пробудилось желание вернуться домой, и мысленно она перестала жить там, где находилась.

Персида никак не могла набраться мужества, чтобы поговорить об этом с Нацлом. Ей не только было трудно разрушать то дело, в которое он вошел и которое шло лучше всяких ожиданий, но и сам Нацл постепенно, день за днем, все больше отстранялся от нее, и она уже не могла разговаривать так откровенно и безболезненно, как это бывало раньше.

Что-то лежало на сердце Нацла: все время он ходил задумчивый, в положенный час не возвращался домой, а несколько вечеров и вовсе заставил Персиду провести одну. Он, который совсем недавно боялся ее, не сказавшую ни одного дурного слова, теперь вел себя так, словно нарочно хотел оттолкнуть ее от себя, избавиться от нее.

— Ну, ладно, — заговорила наконец Персида, когда Нацл явился домой после полуночи, — что с тобой творится?

Он долго на нее смотрел и признался:

— Опостылела мне эта жизнь, не могу я больше здесь жить.

— Давай вернемся домой, — оживилась Персида.

— Это невозможно, — воскликнул он, выходя из себя. — С тобой я не могу вернуться. Я не чувствую себя настолько сильным, чтобы не убить всякого, кто будет коситься на тебя, будь это даже мой отец. Чтобы вернуться, мне нужно, чтобы любому и каждому я мог сказать, что ты моя законная супруга.

Персида в страхе бросилась к нему, заломив руки.

— Прошу, прошу тебя, — умоляла она, — ты ведь поклялся не делать этого. Я лучше перенесу людское презрение, чем подвергну опасности человека, который дал мне счастье. Какое нам дело до людей, если мы чисты перед богом?! Давай останемся здесь!

Ничто не превзойдет материнскую любовь!

«Ну и что тут такого! — стала рассуждать в конце концов Мара. — Как будто от этого она стала другой! Сколько женщин живет счастливым домом без всякой свадьбы?! Сколько из них стало счастливыми после того, как оступились?!»

«Лучше умереть!» — говорила она раньше, а теперь чувствовала нечто вроде утешения, когда вспоминала, что ее дочь не обвенчалась с немцем. Она прекрасно знала, что жить в одиночестве невозможно. Дочь ее могла убежать из дома, но остаться одна она не могла, а потому и ждала со дня на день ее возвращения. Одного лишь она боялась и ежедневно молила бога, чтобы он уберег Персиду от того, что могло бы привязать ее к Нацлу на всю жизнь. Смертельная дрожь пронизывала ее при мысли о самом естественном деле, при мысли о том, что Персида может вернуться домой матерью. Что будет потом, об этом она отказывалась думать. Она не знала, что чувствовать, как поступить, что говорить, если это случится.