Йоан Славич - Избранное

Трикэ тоже бросился поглазеть, но не к калитке, потому что к ней ему было запрещено подходить, а к окну в большом зале, куда и сам Бочьоакэ заходил только в праздничные дни.

В зале было два окна, и Султана, увидев, что перед правым окном встал Трикэ, бросилась, чтобы лучше видеть, к левому.

Где же было место для Марты?

Чтобы не толкаться с дочерью, она подошла к правому окну и прислонилась к плечу Трикэ.

Что было делать парню? Ведь она разозлится, если он подастся в сторону. Впрочем, не так уж это и страшно.

— Я такая тяжелая? — тихо спросила Марта.

— Нет, — ответил он. — Только дочка увидит.

— А что она понимает? — фыркнула Марта и всем телом навалилась на Трикэ, вытягивая шею, чтобы лучше видеть шествие.

— Тебе не хочется пойти вместе с ними? — спросила она, спустя некоторое время.

— Избави бог!

— Смотри не забудь, что завтра вечером хозяина не будет дома. Я тебя жду!

Трикэ ничего не ответил. Да и что он мог сказать?! Не пойти — невозможно.

Ну и что такого, в конце-то концов?

Когда человек не знает, как поступить, он со многим мирится, ко многому приспосабливается, и на следующий день Трикэ, хотя так и горел от нетерпения, спокойно работал за столом вместе с другими подмастерьями.

Бочьоакэ, собиравшийся после полудня отправиться на ярмарку, не занимался раскроем, а отбирал висевшие на жердях кожухи, которые один из учеников уносил, чтобы сложить в ящик на повозке.

Марта с дочкой, как и всегда, работала за столиком в глубине комнаты.

Вдруг дверь распахнулась и в комнату ворвалась Персида, высокая, полная и красивая. Волосы у нее были растрепаны, платье смято, кое-где на нем виднелись пятна крови. Лицо у Персиды горело, а глаза светились диким огнем.

Все взоры сразу же устремились к ней, а Трикэ вскочил и шагнул ей навстречу. Ему хотелось схватить сестру и вытолкать вон. Он представлял, что произошло, но зачем выставлять себя на позор? Что ей здесь нужно? Почему она не оставит его в покое?

— Трикэ, — обратилась Персида к брату, не обращая ни на кого внимания, — человек ты или не человек, брат ты мне или не брат, но подобного издевательства мы терпеть не можем! Ты меня связал с ним и должен доказать, что не забыл, о чем он тебе тогда говорил.

— Ты сама с ним связалась! — недовольно пробурчал Трикэ.

— А ты помогал мне, Трикэ, ты же помогал!

Персида посмотрела вокруг, и ей стало нехорошо особенно при виде Бочьоакэ и Марты: придется им все объяснять, рассказывать, как было дело, убеждать, что она ни в чем не виновата.

— Я ведь тебе говорила, — начала Персида, успокаиваясь, — что в него снова вселился какой-то бес. Что-то его гложет, не знаю что, но гложет. По ночам он не спит, вечно ходит злой, часто напивается и снова взялся за карты. Все это я терпела, потому что — куда тут денешься. Но ведь и у меня есть и душа, и сердце, я же не могу до бесконечности закрывать на все глаза. Сегодня ночью оставила я его за картами с Биндером из Штайеранта, ткачом Францем и прасолом Лугошану, у которого была куча денег, потому что он направлялся в Цам покупать волов. Сегодня утром, когда я встала, они все еще сидели за картами, молчаливые, уставшие, с осунувшимися, бледными лицами. Франц и особенно Лугошану выглядели совсем несчастными, потому что много проиграли и продолжали проигрывать. Таковы карты: ничего не поделаешь, если не повезет. Продолжать игру требовали Франц и Лугошану, надеясь отыграться. Я разволновалась, так мне стало их жалко, я-то видела, что не отыграться им, и знала, что карточное счастье не перейдет на их сторону. Большой грех — с помощью карт отбирать у людей деньги! Я понимаю, когда играют, чтобы провести время, понимаю, когда играют и сами не ведают — проиграют или выиграют. Но когда знаешь, что обязательно выиграешь — это подлость! Я подала Нацлу знак, чтобы они кончали игру. Он притворился, что не понял. Я помолчала немного, потерпела, но не могла же я оставить это дело, когда видела, что они сами не понимают, что творят.

«Нацл, — обратилась я к нему, — не лучше ли будет, если вы отложите карты и немножко отдохнете, поспите, а потом снова можете начать…» Сказала я это тихо, ласково, словно ребенку. А он? И не слышит, и не видит! Ну, думаю, ладно! — Персида еще раз поглядела вокруг. — Ты меня еще узнаешь! Я не спешу, не тороплюсь, но и на попятную тоже не иду. Если я знаю, что я права, тут уж меня ничем не собьешь. Что же мне оставалось делать? Только одно: отобрать у них карты да и сжечь. Зная, что несколько колод лежат в буфете, я потихоньку достала их оттуда и спрятала. Потом подошла к столу, собрала карты и бросила в печку. Ты же знаешь Нацла: когда он приходит в ярость, не вспыхивает, а начинает хохотать. Увидев, как я бросаю карты в огонь, он рассмеялся и полез в шкаф за другой колодой. Увидев, что карт на месте нет, он подошел и тихо сказал: «Не позорь меня. Люди проиграли и могут сказать, что все это я нарочно подстроил, чтобы не дать им возможности отыграться». «Мне все равно, что они скажут. Я знаю, что так лучше — и все!» «Дай мне карты, — говорит он мне, — а не дашь, я все здесь перебью. Я здесь хозяин!» «Хозяин-то ты хозяин, но не мне и не моей воле!» Ну, ладно! — Персида перевела дух, — это нужно видеть собственными глазами, чтобы понять, почему нельзя жить с этим сумасшедшим. Я понимаю, когда человек в слепой ярости все бьет, колотит, крушит, уничтожает. Но если он в здравом уме и полном сознании, как и мы теперь, только ради того, чтобы меня напугать, бьет кулаком по буфету, так что стекла разбиваются вдребезги?! Ты ведь знаешь, Трикэ, что меня не запугаешь! Поняв, что карт я ему не дам, он подошел к большому зеркалу и его разбил вдребезги. Ну, что с ним поделать? Он здоровый, как бык, одной мне его не унять, а все остальные только смеются, им, видишь ли, приятно видеть, что он творит.

— Дала бы ты этому негодяю карты, — воскликнула Марта, — и пусть себе играет с богом!

— Избави бог! — возразила Персида. — «Утихомирься, Нацл! — говорю я ему. — А то, хоть я и женщина, но отхлещу тебя по щекам на глазах у этих людей, а там будь что будет!»

— Плохо ты сделала, — опять вмешалась Марта.

— А что мне оставалось делать?! Все же лучше было самим подраться, чем позволить ему все переломать в доме. Как-никак я была не одна: Банди на моей стороне и всегда мне придет на помощь, да и остальные не будут глазеть, разинув рот, если мне придется совсем плохо. Поэтому я и бросилась, чтобы остановить его. А он все улыбается и говорит: «Не подходи, а то я не знаю, где остановлюсь, если начну. С меня довольно, я сыт по самое горло. Ты, — говорит, — наказание божье! На тебе проклятие: кто к тебе ни прикоснется, у того жизнь идет прахом. Вот смотри! — говорит он мне, показывая на Банди. — Только он за тебя и держится, этот выродок, этот ублюдок, которого даже отец знать не захотел. А другие все бросили тебя, и мать твоя, и брат. Я дал денег, чтобы он откупился от солдатчины, а он к тебе даже не заглянет…»