Йоан Славич - Избранное

Еще более расстроенным был Бочьоакэ. Мало того, что он пообещал сделать незаконное дело и не сделал, он еще не мог и оправдаться, почему он не выполнил того, что обещал.

Нет! Этого он даже своей жене не мог бы сказать.

Повесил с божьей помощью человек себе хомут на шею.

Персида не отказывалась выйти замуж.

Зная, что мать хочет как можно скорее увидеть ее замужем, она, хотя ей исполнилось всего восемнадцать лет, считала себя старой девой и решила про себя, что пойдет под венец с первым, кто за нее посватается.

Случайно им оказался Брэдяну.

В один из дней, после того, как забродило вино, Мара взяла Персиду из монастыря домой. В течение целой недели, пока Персида жила в доме Бочьоакэ, она каждый день виделась с Брэдяну, а Бочьоакэ про себя только посмеивался. Потом Персида отправилась домой, к матери. Само собой было понятно, что предстоят приготовления к свадьбе.

Но вдруг неожиданно все переменилось. Неведомо почему, Персида вновь вернулась в монастырь, где мать Аеджидия ожидала ее с распростертыми объятиями.

Как и тогда, когда Кодряну приходил в монастырь, Персиду вдруг обуял страх, что она берет на себя такие обязанности, какие, как она чувствовала, еще недостойна нести.

С этой поры так и пошла ее жизнь: то здесь, то там, сегодня она у матери, завтра в доме Бочьоакэ, потом опять в монастыре, все время в каком-то неопределенном волнении.

Порой ее охватывала безнадежность. Ей представлялось, что перед ней стоит Бурдя, издевается над ее тревогами и говорит о тщетности ее усилий. Она видела одинокого Нацла, который бродит по свету, и ей хотелось бежать за ним вслед, разыскать его и разделить с ним судьбу, затерявшись среди людей. В таких случаях Персида отправлялась в монастырь, где вновь обретала покой, опять решала поступить так, как того пожелает мать, снова овладевала сама собой.

Она бы и осталась сама себе хозяйкой, если бы люди оставили ее в покое. Но Бочьоакэ вошел в соглашение с Марой о том, что Персида любой ценой должна быть выдана замуж до возвращения в Липову сына Хубэра.

Но людская досада проходит так же, как и все в этом мире.

Уж как был раздосадован Хубэр, когда узнал, что Мара не хочет вступать с ним в компанию по вырубке леса в Кладове, что со зла решил договориться с Любичеком, чтобы ставить Маре палки в колеса. «Я ей покажу, — кипел Хубэр, — что без нас ничего у нее с места не стронется!» И уже договорились они между собой, как все это сделать, но прошел день, прошел второй, много их миновало, и в этом течении дней смягчилась досада Хубэра и он так ничего дурного и не сделал. Как будто ему вовсе не было дела до Мары…

Точно так же прошла досада и на Бочьоакэ. Сразу же после отъезда сына Хубэр был полон решимости показать кожевникам, что он многое может им испортить. Однако дни шли за днями, а он так ничего и не испортил, и чем ближе подходил срок возвращения сына, тем отчетливей он чувствовал, что это и к лучшему. В конце концов, все хорошо, как оно есть.

Мало-помалу и Бочьоакэ забыл свое обещание выдать замуж Персиду: в конце концов, какое ему дело, когда и за кого выйдет дочка Мары.

Даже Персида постепенно привыкла к своей бессмысленной жизни и ничего не желала, кроме того, чтобы ее оставили в покое.

Одна Мара не угомонилась, всегда в заботах, она даже спать не могла спокойно, как прежде. Она чувствовала себя так, словно ее ожидало огромное, неслыханное несчастье, избежать которого она никак не могла. Дни бежали за днями, Мара ругалась и ссорилась с людьми, дни приносили и отнимали у нее деньги, дни давали ей какое-то удовлетворение, но вечерами, когда Мара заканчивала подсчеты, ее охватывала невыразимая жалость к самой себе. Казалось, что она не может больше радоваться плодам своих трудов. Какой толк копить деньги, если ее девочке не нужно никакое приданое, ради которого она так старается?

И Мара была права.

Воспитанная под заботливым надзором матери Аеджидии, Персида не знала, что такое иметь или не иметь деньги. В ее представлении все являлось в готовом виде от бога, а человеку оставалось только исполнять свой долг, трудиться и молить бога, чтобы он наделил всем, в чем есть насущная необходимость. Накопление же богатства казалось ей совсем ненужным или являлось доказательством недоверия к той заботе, какую бог проявляет к человеку.

Ценить богатство, сколоченное тяжким трудом, может лишь тот, кто познал жизненные невзгоды.

Персиде тоже нужно было познать их, чтобы постичь всю меру любви, с какой ее мать копила и продолжала копить богатство.

На пасху домой вернулся Нацл, бодрый, с высоко поднятой головой, полный уверенности в себе, как человек, чувствующий, что он достиг тихой гавани.

На самом же деле не было для него ничего сильнее привязанности к матери, и сердце его готово было выпрыгнуть из груди, когда он думал, как она будет рада, когда увидит, что он собственными силами вышел в хозяева и стал во главе дела.

И действительно, мать его была так безумно рада, как никто до нее еще не радовался. Уже с первого дня своего возвращения в Липову Нацл ощутил перемену в родительском доме: все в нем было так, словно жизнь никогда не нарушалась ни одной обидой, и просто невозможно было представить, что обида может возникнуть, — так хорошо все понимали друг друга.

Однако оставалось еще несколько старых долгов, о которых все позабыли.

После пасхи Хубэр вновь отправился к старосте цеха Бочьоакэ, но на этот раз не с черного хода, а через парадную дверь, как человек, знающий свои права.

Бочьоакэ, все такой же, как и раньше, был рад, что может ему воздать должное и на воскресенье назначил сбор всех доверенных людей цеха.

Но воскресенье воскресеньем, а в субботу после обеда Бочьоакэ послал Трикэ, ставшего его правой рукой, сказать всем, чтобы завтра после литургии собирались у него в доме.

А зачем? Этого Трикэ не должен был говорить.

Хубэр — это совсем не любой и каждый, и за три недели с тех пор, как его сын вернулся, одни сами прикинули, другие узнали с чужих слов, что закончились два года странствий Нацла, следовательно, вскоре должно состояться его посвящение в мастера.

А это было такое событие, какое не часто увидишь, для жителей Липовы — настоящий праздник.

Согласно цеховым правилам, подручный мясника, желающий перейти в разряд мастеров, должен был перед старостой и доверенными людьми цеха совершить мастерскую разделку туши.

В сопровождении бульдога и с помощью всего лишь одного ученика подмастерье должен был привести на убой бычка-трехлетку, украшенного цветами, лентами, тряпочками, которые потом староста и доверенные люди разбирали себе на память.

После того, как староста убедится, что бычка не подпоили спиртом, ученик наносит ему удар обухом по голове, а будущий мастер должен вонзить длинный нож так, чтобы бычок перестал дергаться, пока сосчитают до десяти, потом быстро и аккуратно содрать с него шкуру и достать еще теплые внутренности, и все это так, чтобы ни ленты, ни тряпки не запачкать кровью.