Игорь Хварцкия - Абхазские сказки и легенды

Он все явственнее чувствовал запах азалии, и запах ее действительно был похож на аромат спелой дыни.

Этот запах стал казаться ему даже приторным, так ясно он слышал его.

«Что он так злится, чудак! — думал долговязый. — Мне приходится увертываться от его снежков, потому что он их превращает в льдышки. Охота была ходить с синяками да шишками! А он злится, что я попадаю в него, а он промахивается… Но ведь я кидаюсь легкими снежками, а это совсем не больно…»

Запах азалии не исчезал, а наоборот, усиливался, словно бы согретый его горячим дыханием.

Они бежали по улице, стараясь быстрее принести цветы домой.

— Волшебные цветы! — кричали они. — Волшебные цветы!

Но вдруг они увидели людей, которые выходили из своих домов. Люди, особенно женщины, были строги и смотрели на мальчиков с явным осуждением. И мальчики, остановившись, услышали:

— Дикая азалия! Цветы дикой азалии… Им кто-то нарочно подсказал, кому-то захотелось, чтоб в наши дворы принесли несчастье… Бедные наши цыплята! — говорили люди, морщась, как от боли, при виде этих чудесных цветов.

Мальчики не знали и не догадывались тогда, что если принести ветку цветущей азалии в дом, где есть цыплята, то они все передохнут, как осенние мухи, — в селе верили в это…

— Цветы несчастья! — закричали люди. — Цветы несчастья!

Мальчики побежали. Все переполошилось в селе, словно на улицах появилась бешеная собака…

Теперь, вспоминая все это, долговязый замешкался, и сразу два крепких снежка один за другим попали в него: один под ухом, а другой, к счастью, в спину. Удар под ухо был так силен, что вместе с искрами брызнули слезы из глаз.

Но он нашел в себе силы отделаться шуткой.

— В этой игре правил нет, — крикнул он, превозмогая боль. — Игра есть игра!

Мальчик чувствовал, что давно уже пора заканчивать игру, но никак не мог найти предлог.

— Ну что ж! Играть так играть!

— Игра-мигра… — бормотал его противник, войдя в раж и злобно сопя.

— У тебя, наверное, нос заложен, а то бы ты обязательно слышал запах азалии. Я же не выдумываю…

— Игра-мигра, — бормотал тот, сжимая что есть силы снег в ладонях.

Мальчики бежали, а за ними гнались люди, стараясь отрезать им все пути. Он не боялся, что его побьют — боялся, что отнимут цветы, истопчут и бросят их в мусорную яму… Но товарищ его, обмирая со страху, почувствовал вдруг слабость в животе, и пришлось взять у него цветы и бежать дальше одному, потому что тот юркнул незаметно в кусты. Цветов теперь прибавилось, и бежать стало тяжелее. Бросить же цветы он ни за что не хотел; его уже догоняли. Люди окружили, его и, видя, что ему некуда деваться, приближались к нему в зловещем спокойствии.

— Цветок, цветок, ты ведь волшебный! — взмолился он, обращаясь к цветам. — Сделай так, чтобы они не поймали меня. Пронеси их мимо! Цветок, сделай это, пожалуйста.

В это время к нему подбежал один из тех бездельников, которые вечно подпирают деревенские плетни, и, указав на опрятный белый домик, непохожий на другие, сказал, что если он там не скроется сейчас же, люди переломают ему кости.

Взгляд долговязого мальчика как-то удивленно остановился на противнике: тот, нагнувшись за снегом, оставался в этом положении дольше обычного и, не спуская глаз с товарища, странно шарил в снегу руками, словно ловил в воде шуструю рыбку и наконец поймал ее, но не торопился вытянуть…

Девочка, стоявшая в стороне, видимо, почувствовала что-то и направилась к ним.

А долговязый уже не отступал и не бросался снежками. Воспоминания овладели им, и он уже не мог избавиться от них.

Не постучавшись, он ворвался в этот белый домик. Шум погони затих: раз азалия выбрала дом, она уже была не страшна для других…

«Волшебство… волшебство цветов!» — с восторгом думал мальчик.

Его встретила миловидная женщина с доброй улыбкой. Он протянул ей охапку цветов.

— Спасибо, — сказала она. — Какие чудесные цветы.

И тут он увидел, как глаза ее наполнились слезами.

— Боже, за что они так ненавидят меня! — сказала она, посмотрев в окно…

Он почувствовал вдруг, что ему надо бы отойти и поостеречься… Словно кто-то подсказал ему об опасности, которая его подстерегает. Но он не хотел верить в свои предчувствия, и это неверие как будто гипнотизировало его…

Та женщина, в домик которой он вбежал, была, кажется, учительницей, а лоботрясы, подпиравшие плетни, ненавидели ее за то, что она не давала им бездельничать. Вот они и решили сделать ей сюрприз.

— Ну ладно, хватит! Кончайте!

Это сказала девочка, подойдя к ним. Он посмотрел ей в лицо и удивился: оно сейчас было таким, каким всегда бывало, когда его хвалили… Оно было не просто бледным, а как добела раскаленное железо. Казалось, бледность ее светилась.

И в это мгновенье что-то мелькнуло у него перед глазами.

Тот, что приходил с запада, прыгнул на него барсом и размахнулся, словно хотел обнять и навалиться на него по-дружески, обхватив за шею. Но блеснула лезвием кинжала пойманная в снегу «рыбка».

Долговязый упал, уткнувшись лицом в снег, но сразу же пришёл в себя, хотя и не смог сразу встать. Что-то теплое и густое застлало ему глаза. Но, сделав усилие, он поднялся. Тогда к нему подбежала девочка.

— Платок, — сказала она тоном хирурга, делающего операцию, и рукой сама вынула из его кармана платок. Она провела платком несколько раз по глазам, по лбу и бровям и, сунув ему в руки мокрый и очень красный от крови платок, велела зажать рану рукой.

А «рыбак» подошел и как ни в чем не бывало посмотрел на товарища. Он еще не успел отрешиться от «игры».

— Случайность, говорят, и в галушках прячется, — сказал он, переводя дыхание.

— Я ж вам говорила, чтоб вы прекратили! — сказала девочка и с кулачками полезла на того, кто приходил с запада. — Вот тебе, вот тебе, вот!

А тот, довольный, словно бы неумело засмеялся, подставлял ей бок.

— Это верно, — сказал долговязый. — Случайность порой даже в снегу прячется. — И пристально посмотрел на своего противника, поймав его взгляд. Но тот был невозмутим, словно бы все еще бубнил свое невразумительное: «игра-мигра».

— Это ты, конечно, нечаянно, — сказала девочка. — А то бы… — И она, не договорив, опять ринулась на краснощекого крепыша. А тот игриво отпрыгнул в сторону.

И долговязый, зажимая рану рукой, увидел лицо девочки, обращенное к тому, приходившему с запада, и выражение лица было такое, какое нравилось ему.

— Тоже мне, придумал игру! — сказала она, обращаясь уже к долговязому. — Ладно, ничего! Мы с тобой как-нибудь вдвоем накормим его снегом хорошенько, — говорила она с какой-то сладкой улыбкой, сдерживая ее, словно бы острые уголки губ делали ей больно.

Только что она так же смотрела на того, который приходил с запада. Но тут же выражение это опять сменилось тем ненавистным, которое не нравилось ему, которое появлялось на ее лице тогда, когда его при всех хвалили.