Даниил Мордовцев - Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

– Ну! – почти беззвучно произнес фараон, слыша бормотанье дряхлого жреца.

– Святейшество… царь царей… старый Тутмес… он… он…

– Что старый Тутмес? – спросил фараон, надеясь, что это имя разъяснит что-либо.

– Тутмес… он… он… истолковал бы сон… он… провидец, – бормотал старик.

– Где же он? – снова спросил фараон.

Нужно было видеть смущение и ужас, отразившиеся на лицах некоторых жрецов при имени Тутмеса. Это были именно те члены верховного совета, которые осудили старого Тутмеса, учителя Иосифа, а потом велели сжечь его тело, а пепел костра рассеять по пескам пустыни.

– Где же Тутмес? – настойчиво повторил фараон. – Я не слыхал о его смерти.

– Святейшество… он не умер… – бормотал дряхлый жрец.

– Что же он не здесь? – допрашивал фараон.

– Его нет на земле… великий Озирис взял его к себе.

– Как? Как взял Озирис, если Тутмес не умер?

– Живым взял… исчез Тутмес…

В это время из среды сановников выступил знакомый уже нам бывший семер-уат Циамун, а ныне сет великого фараона, Циамун, которого мы видели в мемфисской тюрьме вместе с Хорхебом, и, упав на колени, воскликнул:

– О великий Озимандий, царь царей, светоносный Горус в сиянии! Прости раба твоего, который дерзает указать тебе на человека, могущего истолковать сны твои.

– Так это ты, мой верный Циамун, моя чаша веселия? – благосклонно спросил фараон. – Ты можешь истолковать сны мои, которых не в силах истолковать все мудрецы Египта?

– Не я, о великий Озимандий, царь царей! Но я знаю такого человека.

– Кто же он и где находится?

– Это некий ханаанеянин, муж великих добродетелей… Когда раб твой Циамун был ввержен в темницу вместе с рабом твоим неверным Хорхебом и в темнице той посетили нас сновидения, то человек тот, ханаанеянин, истолковал нам сны наши так, что мне, рабу твоему, быть снова пред светлыми очами твоими и подносить к устам твоим чашу веселия, ему же, Хорхебу, погибнуть от меча казни, а телу его быть исклевану птицами небесными, что и совершилось по словам того ханаанеянина.

– Как же зовут того ханаанеянина? – спросил фараон.

– Имя его Иосиф, великий Озимандий, – отвечал Циамун.

– А где он теперь?

– В темнице, великий Озимандий.

– За какие вины?

– Того я не знаю, великий Озимандий.

– Так поставить его сейчас предо мною и пред сонмом мужей моих, – приказал фараон.

Иосиф в это время стоял на молитве в своей темнице и горячо молился. Он слышал, что во дворце фараона происходит великое совещание всех мудрецов земли египетской, но по какому поводу, он не знал.

В это время вошел к нему Циамун в сопровождении рабов и придворного цирюльника. Рабы внесли новое одеяние для Иосифа.

– Мир тебе, муж от Ханаана! – приветствовал его Циамун.

– И тебе мир, сет великого фараона! – отвечал Иосиф.

– Я не забыл своего обещания, – сказал Циамун, – когда ты истолковал мне сон мой, я сказал тебе, что в счастье своем я вспомню о тебе; и я вспомнил… Теперь облекайся в новые ризы и предстань пред лицо великого фараона.

– Зачем великий фараон требует к себе последнего раба египетского? – спросил Иосиф.

– Фараон видел дивные сны, и нет мудреца во всей земле египетской, кто бы истолковал сны фараона, – отвечал Циамун.

Иосиф более не спрашивал. Он так был уверен в благоволении к нему Бога Израилева, не к нему собственно, жалкому рабу и узнику Путифара, а к семени Иакова, что только мысленно благодарил и преклонялся пред милостию Того, который в Вефиле сказал его отцу: «Я – Иегова».

Между тем к нему приступил цирюльник и стал стричь его длинные, вьющиеся кудри, которыми когда-то втайне любовалась прекрасная Снат-Гатор, влюбчивая жена Путифара, а в последний день его пребывания в доме этого вельможи, в опочивальне красавицы, тихонько, украдкой целовала их, обхватив своими руками горячую голову глубоко задумавшегося молодого ханаанеянина…

Потом рабы надели на него новое одеяние, в котором он мог предстать пред очи фараона в блестящем его собрании, и они вместе с Циамуном вышли на тюремный двор, где их ожидала богатая придворная колесница.

Следуя ко дворцу и подъезжая к аллее сфинксов, где сновали толпы мемфитян, начиная от продавщиц сушеных фиников и луку и маленьких девочек с кувшинами на головах, продававших нильскую воду, и кончая женами и дочерьми сановников, восседавших на колесницах и носилках, влекомых черными курчавыми рабами, – они встретились с богатыми, обитыми багряным виссоном носилками, в глубине которых полулежала красивая египтянка, лениво обмахиваясь опахалом из страусовых перьев и золота.

– А, прекрасная Снат-Гатор, жемчужина Египта! – приветствовал ее Циамун, прикладывая руку к сердцу.

Снат-Гатор быстро взглянула на Циамуна, потом на Иосифа. Глаза их встретились. Красавица узнала Иосифа, и краска залила ее щеки… Она поспешила закрыться опахалом…

– Жена Путифара, бывшего твоего господина, – сказал Циамун, глядя на удаляющиеся носилки. – За что он наказал тебя тяжким заточением? – спросил он.

– Я был нерадивым рабом, – уклончиво отвечал Иосиф, не желая открывать проступка бедной женщины, скромность которой он щадил, приняв на себя незаслуженный позор и наказание.

– А вот маленькая плутовка Асенефа, дочь Петефрия, жреца храма Пира-Хормаху в городе Ану, – весело воскликнул Циамун. – Что за прелесть девочка! Настоящая змейкауреус!

И он указал на быстро мчавшуюся вдоль аллеи сфинксов маленькую колесницу, запряженную парой белых коней, которыми смело правила прелестная смугленькая девочка лет четырнадцати, стоя рядом с высоким серьезным юношей.

– Ах, разбойница! – Циамун послал ей воздушный поцелуй, на который прелестная смуглянка отвечала веселым смехом. – Сама правит такими дикими конями, не дает брату.

Прелестная девочка глянула на Иосифа своими большими, удивленными глазами, и улыбка моментально сбежала с ее оживленного личика. Иосифу показалось, что из этих больших глаз глянуло на него солнце Ханаана. Сердце его затрепетало: ничего подобного этой дивной, чистой красоте он не видел в своей жизни.

– Асенефа… О, пощади меня… Бог мой, Бог Авраама, Исаака и Иакова! – шептал он. – Асенефа…

Когда Циамун и Иосиф ступили в «палату крокодилов», взоры всего собрания обратились на никому неведомого ханаанеянина. Все были поражены его видом, его молодостью. Каждый из присутствовавших ожидал, что пред сонмом сановников и убеленных сединами мудрецов земли египетской предстанет такой же убеленный сединами ветхий старец, каким был всем памятный мудрец и провидец Тутмес, при жизни перешедший в таинственную область Озириса; все думали, что к трону грозного владыки Египта явится какой-нибудь маститый кудесник из Ханаана, дерзнувший истолковать непостижимую для всех мудрецов волю всемогущих богов страны фараонов. И вдруг они увидели перед собой молодого человека, едва достигнувшего тридцатилетнего возраста, с выражением кротости на красивом лице и в глазах, полных какой-то затаенной думы и грусти.