Даниил Мордовцев - Замурованная царица. Иосиф в стране фараона (сборник)

Все стояли молча, опустив головы. Уныние написано было на всех лицах. Тогда выступил вперед Иуда и поклонился отцу до земли.

– Отец наш! – со слезами в голосе заговорил он. – Мы уже сказали тебе, что адон фараона, псомпфомфаних земли египетской, клятвою свидетельствовал нам, говоря: не увидите лица моего, если брат ваш младший не придет с вами. Если ты пошлешь с нами Вениамина, то мы пойдем и купим пшеницы; если же не пошлешь с нами брата нашего, мы не пойдем. Повторяю, он, адон фараона, клятвою поклялся нам, что мы не увидим лица его, если не приведем с собою младшего брата.

– О! – воскликнул горестно Иаков. – Что вы делаете со мною! Зачем вы сказали мужу тому, что у вас еще есть брат?!

– Как же мы могли не сказать ему, когда он непременно требовал, чтобы мы объявили все: из какого мы рода, и кто отец наш, и жив ли он, и есть ли еще у нас один брат. И мы отвечали ему на все его вопросы. Разве же мы знали, что он велит нам привести с собою Вениамина? Так отпусти его с нами, бог даст, все мы живы будем и возвратимся к тебе. Вениамина я возьму, с меня ты взыщешь потом: если я не приведу его назад и не поставлю пред тобою, грех мой и вина моя пред тобою будут до конца дней моих. Если бы ты раньше согласился на это и не медлил с твоим решением, то мы успели бы дважды возвратиться из Египта.

Иуда говорил это с такою страстностью и с такою горечью во взоре, обращенном к отцу, что Иаков не в силах был долее сопротивляться, тем более что до слуха его долетали жалобные голоса детей:

– Дедушка! Милый дедушка! Дай нам хлеба! Мы голодны!

Им вторили и матери тихим плачем, которого не мог не слышать патриарх всего этого взрослого и подрастающего поколения. Он с покорностью возвел глаза к небу.

– Да будет воля Твоя, Господь и Бог мой! – сказал он растроганным голосом и, обращаясь к сыновьям, добавил: – Возьмите от плодов земных, ритину, медь, фимиам, стакти, терпентин и орехи и отвезите в дар псомпфомфаниху земли египетской; да возьмите серебра вдвое, чем брали прежде, и возвратите ему серебро, найденное вами в мешках ваших, все отдайте ему, чтобы не вышло какого сомнения… Возьмите и Вениамина с собою…

Шепот одобрения и радости послышался среди женщин…

– Да благословит Бог старца, отца нашего, – слышались сдержанные восклицания, – сына своего любимого отпускает от себя.

– Идите же, дети мои, – продолжал старик, – Бог мой даст вам благодать пред господином тем, и он отпустит брата вашего Симеона и Вениамина отпустит… А теперь я остаюсь совершенно бездетен… обесчадел, совсем обесчадел!..

И старик закрыл лицо руками. Вениамин бросился к нему и стал целовать ему руки. Женщины плакали.

Опять та же пустыня. Ночь. Поразительная ночь! Полный, какой-то холодный месяц заливает своим зеленоватым светом бесконечную равнину, которая теперь кажется снежным полем – целым океаном снега. Торжественное величие этой снежной пустыни усугубляется подавляющей тишиной, мертвая тишина! Даже цикады, испуганные величием ночи, молчат.

Только песок тихо хрустит под ритм шагов вьючных животных и людей небольшого каравана, медленно двигающегося от Ханаана к Египту. Черные, словно ножом отрезанные от белой поверхности пустыни тени кажутся живыми; силуэты людей – это силуэты исполинов; тени от животных также гигантские. Расстилающиеся впереди пространства кажутся бесконечными; по сторонам и позади даль необъятная… Поразительная ночь!

Глаза Вениамина, следующего за ритмичным шагом своего осла, широко раскрыты от изумления и ужаса перед величием пустыни в эту изумительную лунную ночь… Так вот она, пустыня Идумеи и земли фараонов!.. А что же дальше, там, за этим океаном пустыни?..

– Надо пользоваться такою ночью: к утру мы будем уже далеко, – тихо проговорил Рувим, вглядываясь в бесконечную равнину пустыни. – Бог помогает нам.

– Да, идти нежарко, и шаг ослов свободнее, – согласился Иуда.

– Да и поспешать надо, чтобы скорее воротиться в Ханаан, там ждут нас голодные дети, – промолвил Завулон.

– И брат Симеон, вероятно, ждет в своем заточении, – добавил Неффалим.

– К полудню завтра мы, может быть, увидим Нил и Мемфис, и гробницы фараонов, – сказал в свою очередь Гад.

Вениамина пугала эта близость чего-то неведомого, как пугала и эта пустыня. Он так много слышал от братьев о чудесах страны фараонов, о гробницах царей, равных горам по величине и высоте, о дворцах фараонов, о величественных храмах богов земли египетской, о каких-то каменных чудовищах: о львах с головами женщин, о людях с головами птиц и быков, о каком-то боге Аписе и крокодилах… О, скорее бы назад, в родной, милый Ханаан!

Но вот и он в стране чудес и ужасов. Перед ним – громада невиданных зданий. Это дворец фараона с восточного фаса. К нему ведет аллея чудовищ из гранита, львы с женскими головами: это аллея сфинксов. В конце ее гигантские гранитные пилоны и целый лес колонн; а еще дальше, у самого горизонта, четырехгранные порфировые горы – это гробницы фараонов, пирамиды.

Маленький караван ханаанеян с боязнью двигается аллеей сфинксов. Испуганный, с расширенными зрачками Вениамин жмется к последнему из братьев, к Дану.

– Это все их боги? – шепчет Вениамин, указывая на сфинксов.

– Боги, – отвечал Дан, – у них боги – идолы.

– Они живые? Они видят нас? Не пожрут нас?

Караван приближался уже к пилонам дворца, где стояла стража. Если б Вениамин поднял глаза к амбразуре одного из пилонов, то глаза его встретились бы с другими глазами, которые глядели на него со страстным любопытством.

То были глаза Асенефы. По некоторым признакам она догадалась, что муж ее ожидает нового прибытия тех ханаанеян, из которых одного он держит в заключении, и которые, она была в этом убеждена, были причиною тех непонятных для нее слез Иосифа. Какая-то глубокая тайна была во всем этом. Но Асенефа все еще не могла постичь ее. Она заметила только, что по отбытии этих иноплеменников из Мемфиса Иосиф все чаще и чаще стал задумываться. Иногда он видимо тосковал. Что он ждал кого-то, это было несомненно, и ожидание это было нетерпеливое, тревожное. Кроме того, она заметила, что Иосиф часто стал навещать тюрьму, где сидел один из ханаанеян, и часто говорил о нем со старым Рамесом в том смысле, чтобы об этом ханаанеянине заботились в тюрьме и не отягчали его работами при тесании заключенными гранита на облицовку пирамид и на построение храмов богам. Эта тайна не давала ей спать. Она даже, эта тайна, стала для нее важнее другой, той, которая связана была с именем жены Путифара, Снат-Гатор. Здесь, правда, говорила женская ревность, но только к прошлому ее мужа. Неужели у него было что-нибудь с этой противной Снат, которая по наружности далеко не напоминала Гатор, богиню любви?