Василий Потапов - Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма

В это время кто-то сильно постучал в дверь. Борис вздрогнул, но, тотчас же оправившись от испуга, встал с своего места и, подошедши к двери и не отпирая, спросил вполголоса:

– Кто там?

– Приезжий из Углича дьяк пришел и неотступно желает бить челом твоей милости; прикажешь ли впустить, боярин? – отвечал из-за дверей голос.

Борис улыбнулся, взглянул на Агафью и молвил:

– Гости за гостями и всё углицкие; верно Битяговский!.. Позови его! – прибавил Годунов и, щелкнувши ключом, возвратился на свое место. Лишь только он уселся, как дверь отворилась и вошел мужчина высокого роста, пожилых уже лет, свирепого и ужасного вида. Рыжие волосы на голове и бороде, испещренные предательскою сединою, при первом взгляде на вошедшего могли бы напоминать каждому страшного духа тьмы, присланного из ада на землю для исполнения какого-нибудь бесчеловечного предприятия, а серые глаза, подернутые туманною оболочкою и находившиеся в беспрерывном движении, ясно говорили, что это злодей, для которого нет ничего священного: таков был дьяк Михайло Битяговский.

Сделавши несколько поклонов перед иконою, висевшею в переднем углу, Битяговский отвесил чуть не земное почтение Годунову и потом, обратившись к Агафье, сказал:

– А! Юродивая, уж ты здесь! Скоренько залетела, за тобою не успеешь…

– He взыщи, Мишенька! – отвечала Агафья, улыбнувшись. – Что тебе дивиться, ведь наше дело не боярское: нет пуховой перинки, не на чем нежиться лишний часок, нет дорогого убранства, не во что рядиться до полудня. – «Лег – свернулся, встал – стряхнулся», – говорит пословица. Вот и успела раньше тебя принести Федорычу от углицких поклон.

Борису, по-видимому, наскучила двусмысленная болтовня юродивой, и он, чтобы прервать ее речь, обратился к Битяговскому с вопросом:

– Что нового, Михайла, как поживают наши углицкие?

– Слава богу, боярин, – отвечал Битяговский, – твоими молитвами и попечениями здравствуют себе… Царица Мария Феодоровна любуется своим сынком-царевичем, родня ее – бояре Нагие с утра до ночи бражничают, а царевич Димитрий Иоаннович цветет, что твой маков цвет, и красив, и умен… да! умен так, – прибавил Битяговский помолчавши, – что и сказать нельзя. Коли прикажешь, боярин, так я расскажу тебе про его забавы, хоть про одну примерно…

На лице Годунова явно блеснуло нетерпение, но Битяговский, как будто не замечая того, продолжал:

– Мне рассказывала про это мамка его, боярыня Волохова; однажды, Великим постом в нынешнем году, царевич вышел с своими товарищами, боярскими детьми, на задний двор гулять и тешиться, велел им из снегу, который еще не стаял, наделать столбиков, и столбики те похожи были на образ человеческий; один из этих столбиков был выше всех и стоял на месте почетном. Вот, как все было готово, он и давай их косить деревянным мечом, кому отсечет руку, да примолвит: «вот тебе, боярин Клешня, – будь вперед умнее»; другого проколет насквозь, да закричит: «вот и тебе, князь Шуйский, – не хитри!..» наконец подошел к столбику, что был выше всех, отхватил совсем прочь голову, сам захохотал и проговорил: «и твоя денежка не щербата, Борис Годунов, ты всех выше, тебе и подарок почетнее!..» Потом царевич бросил свой меч и побежал в хоромы, приговаривая: «так им будет в мое царствование!..» Умен, так умен, что и сказать нельзя!..

Битяговский замолчал и украдкой взглянул на Бориса. Лицо Годунова пылало, грудь волновалась…

– И это так действительно было? – спросил Борис, мрачно взглянувши на дьяка.

– Боярыня Волохова меня заверила… – отвечал Битяговский,

– Так-то вы исполняете мои поручения! – вскричал Годунов, вскочивши со своего места. – Вы все готовы продать душу свою на вес золота, вы никак не прочь от моих милостей, наград и почестей… Вы все обещаете исполнить, да только на словах. Говори, почему не исполнено мое приказание, разве я не дал вам верного средства?.. – Битяговский испугался и сделал несколько шагов назад.

– He гневись, боярин, – проговорил он робко, – прежде изволь выслушать; по твоему приказанию я изыскивал все средства, чтобы привести умысел наш в исполнение, – ведь ты сам настрого запретил мне показываться без особенной надобности во дворце: вот я и действовал стороною. Боярыня Волохова взялась угодить тебе, подговорила поваренка, и раза три подмешивали яд… то есть твое снадобьице, боярин, в яства царевичевы…

– Ну что же далее? – спросил Годунов с нетерпением.

– Яд не подействовал! – отвечал Битяговский, пожимая плечами.

– Ты лжешь, бездельник! – вскричал Борис, подходя к дьяку. – Ты лжешь…

– Сними с меня голову, боярин, если я сказал хоть одно неправое слово, – отвечал сей последний хладнокровно.

Годунов задумался и снова опустился в бархатное кресло. Несколько минут продолжалось молчание.

– He действует, яд не действует… – проговорил наконец Борис в раздумье. – Чудное дело!.. Послушай, Михайло, – прибавил он наконец, взглянувши пристально на дьяка, – не знаешь ли ты средства вернее… которое бы подействовало… ты меня понимаешь?.. Такое средство, на которое бы никакой заговор…

Битяговский, не давши Годунову докончить речи, улыбнулся и сделал рукою знак, от которого волосы у хитрого боярина стали дыбом…

– Убийство, – вскричал он, – открытое убийство!

– Михайла, только один демон мог внушить тебе эти мысли…

Битяговский снова улыбнулся и отвечал хладнокровно:

– Других средств не остается, боярин… твердая рука, которая не даст промаха, и острый нож… решат всё дело, скорее белого порошка твоего…

Годунов снова содрогнулся.

– Ужасный замысел! – сказал он в раздумье. – Но я согласен: скажи мне, кто в состоянии исполнить его?..

– Мало ли людей, боярин, разве ты не имеешь в Угличе приверженцев?.. – отвечал дьяк. – Положись во всем на меня, я, по милости твоей, живу там безвыездно, управляю земскими делами, и поверь, не буду дремать… Твоя польза для меня всего дороже. Да! Боярин, если задрожит рука другого, то не дрогнет рука Битяговского…

– Смотри не промахнись, Михайлушко! – раздалось вдруг в углу светлицы.

Борис и Битяговский вздрогнули и побледнели, как преступники, уличенные в злодеянии.

Годунов первый пришел в себя и, грозно взглянувши на Агафью, которая стояла смиренно и, потупивши глаза, перебирала в руках длинные четки, сказал:

– Что ты тут бормочешь, сумасшедшая? Непригоже, Агафья, подслушивать чужие речи!..

Агафья низко поклонилась:

– Слушаю, боярин, да исполнить приказ твой трудно: рада бы не слушать, а слова твои сами в уши напрашиваются. Давно, Федорыч, обещал ты подарить Агафье сережки, вот теперь бы кстати, завесь дуре уши золотом – ничего не услышит, право так, не погневись, родимый!