Густав Майринк - Т.1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

В этом состоянии не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало сомнительные восторги благодетельных «мистиков», не забывающих в своих «запредельных экстазах» смиренно и алчно вопиять о законном кусочке «спасения», которое ради пущего блеска нуждалось в кровавом заднике с осужденными на вечные муки грешниками, но и скотская удовлетворенность сыто чавкающей толпы, наивно полагающей, что, если она рыгая переваривает пищу, то уж конечно стоит на твердой почве самой настоящей и неподдельной действительности, тоже бесследно растворялась в нем, подобно отвратительному сну...

Выключив свет, Хаубериссер сидел за столом и ждал. Ждал в полной темноте.

За окном тяжелой темной шторой висела ночь.

Чувствовал, что Ева где-то рядом, совсем близко, только он не может ее видеть...

Стоило сомкнуть веки — и краски, подобно облакам, плыли у него перед глазами, то расплываясь легкими перистыми мазками, то сгущаясь в сочные тучные кляксы; Фортунат знал, что это та материя, в которой можно при желании воплощать свои мысли и воспоминания, — образы, кажущиеся поначалу мертвыми и неподвижными, но потом, словно реанимированные какой-то таинственной силой, начинали жить самостоятельной жизнью, ничем как будто не отличаясь от обычных людей.

Несколько дней назад ему впервые удалось слепить и оживить лицо Евы, он уже считал, что находится на верном пути, вступая с ней в контакт неким новым, духовным способом, пока не вспомнил то место в записях, где говорилось о галлюцинациях ведьм, и понял: здесь начинается безбрежное царство призраков, в которое стоит только немного углубиться — и дороги назад не сыщешь вовек.

По мере того как прирастала сила, позволявшая ему трансформировать темные, неведомые стремления души в зримые образы, росла — и он это слишком хорошо ощущал! — опасность заблудиться и сгинуть среди потусторонней нежити.

Леденея от ужаса и, одновременно, сгорая от страсти, вспоминал он минуты, когда ему удалось заклясть фантом Евы... Вначале это был какой-то неопределенный сгусток, серый и смутный, словно тень, потом в сотканной из мрака заготовке стало постепенно прорисовываться женское тело, руки, лицо, сформированные по образу и подобию той, по которой изнывало его сердце, вот в стоящем перед ним существе, будто и вправду вылепленном из плоти и крови, появились первые признаки жизни, и только теперь Фортунат наконец понял: она! — такая же реальная, как тогда, в сумрачном хилверсюмском парке.

До сих пор чувствовал Хаубериссер тот кошмарный холодок, который пробежал по его спине, когда, влекомый магическим инстинктом, он попытался наделить гомункула способностью видеть, слышать, говорить...

Прошло совсем немного времени, а он все чаще ловил себя на затаенном желании вновь заклясть дорогой образ, и каждый раз должен был призывать всю свою волю, чтобы противостоять гибельному искушению...

Было уже за полночь, а Хаубериссер никак не мог решиться лечь спать — неотступно преследовало какое-то смутное предчувствие... «В самом деле, — вопрошал он себя, — если мне удалось дыханием собственной души вызвать к жизни призрак возлюбленной, то неужели же в обширном арсенале магических средств не найдется такого, которое заставило бы явиться Еву — не вампиричный двойник, как в прошлый раз, а живую, настоящую Еву ван Дрюйзен?..»

Привычно разослав мысли на поиски ответа, Фортунат стал ждать; на опыте последних недель он убедился, что эта метода — посылка вопросов и терпеливое ожидание ответа, иными словами, сознательная смена активной и пассивной фаз — действует безотказно даже там, где логическое мышление бессильно.

Идея за идеей вспыхивали в его сознании, одна фантастичней другой; он взвешивал их на весах своего духа: все они были слишком легки...

И вновь сокровенный ключ «бодрствования» помог отомкнуть потайной замок.

Только на сей раз — интуитивно почувствовал Хаубериссер — к высшей жизни должно восстать не только его сознание, но и тело: именно там, во плоти, дремали скрытые магические силы, которые ему во что бы то ни стало надлежало пробудить, если он намеревался воздействовать на внешний, материальный мир.

Невольно вспомнились ритуальные танцы арабских дервишей, завораживающее кружение которых, судя по всему, преследовало лишь одну-единственную цель: подстегнуть тело к более высокой степени «бодрствования».

В каком-то внезапном наитии Фортунат положил руки на колени, сел прямо, инстинктивно имитируя позу сакральных египетских статуй, которые каменным выражением величественных ликов представились ему вдруг гигантскими символами магического могущества, и, застыв в мертвенной неподвижности, послал огненный поток воли сквозь клетки своего коченеющего тела...

Через несколько минут в нем разразился ураган...

Безумный хаос человеческих воплей и звериного рыка, яростный, захлебывающийся собачий лай и истошное кукареканье бесчисленных петухов, душераздирающий скрежет и неистовый барабанный бой ворвались в мозг — казалось, отверзлись адские врата и дом вот-вот рухнет, сметенный инфернальной какофонией; оглушительный металлический гул несметных гонгов, как будто и вправду сама преисподняя провозвестила

Судный день, с такой неимоверной мощью вибрировал в костях, что Хаубериссер уже не сомневался: еще миг — и от него останется лишь горстка праха; кожа пылала, подобно хитону Несса, но он, стиснув зубы, не позволял своему беснующемуся телу ни малейшего движения и непрерывно, раз за разом, вторя ударам собственного сердца, взывал к Еве.

Голос, тихий, как шепот, и тем не менее пронизывающий шабаш, подобно игле, проник в слух, предостерегая не играть с неведомыми и могущественными силами, которые его, только пытающегося встать на ноги, в любое мгновение могут низвергнуть в кромешную ночь безумия, — он не слушал...

Голос становился все громче и громче — бушевавшая в ушах вакханалия доносилась теперь откуда-то издалека, — призывал замолчать: конечно, Ева скорее всего явится, если Фортунат не прекратит взывать к ней через вышедшие из-под контроля темные силы преисподней, но жизнь девушки, стоит только ей прервать сокровенный процесс своего духовного созревания, в тот же миг угаснет, подобно трепетному огоньку свечи, и ему придется взвалить на себя такую тяжкую ношу вины, которая его все равно раздавит, — он упрямо скрипнул зубами и не послушался...

Голос пытался взывать к его разуму, убеждая, что Ева на худой конец уж давным-давно вернулась бы к нему или прислала какую-нибудь весточку с указанием своего адреса — но зачем все это, если она в доказательство того, что жива и здорова, ежечасно шлет ему мысли, исполненные пылкой любви, и Фортунат каждый день может чувствовать ее самую непосредственную близость? — тщетно, он взывал и взывал...