Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

Пани Неповольная слушала ее с все возраставшим вниманием, боясь вздохнуть.

— Ну что, разве я не говорила вчера за ужином отцу Иннокентию, что скоро ты нас всех чем-нибудь удивишь! — вскричала она торжествующе, когда внучка закончила свою исповедь.

— Так вы исполните мою просьбу?

— Разумеется, исполню, если только отец Иннокентий даст свое согласие. Впрочем, он наверняка согласится. Дитя мое, теперь тебе больше нечему учиться у меня — я сама готова стать твоей ученицей!

Приемная эрцгерцогини была в полном смысле слова переполнена: повсюду шелестели тяжелые шелка, сверкали драгоценности, звучали имена выдающихся родов чешской знати. Все дамы, имеющие доступ во дворец вследствие заслуг мужа или отца, уже прибыли, дабы принести свои нижайшие поздравления принцессе в связи с назначением ее почетной аббатисой.

Обычно перед аудиенцией дамы стояли и сидели, кто где хотел, неторопливо обмениваясь новостями, но сегодня ими владел редкий дух единства и сплоченности. Мало-помалу все они вышли на середину салона и стали большой группой под золотыми люстрами. Было заметно, что их пресловутая, вызывающая восхищение, ровная приветливость чем-то омрачена. Какое-то серьезное неудовольствие и даже горечь невольно прорывались в усмешке, в презрительном взгляде, в гневном движении бровей.

Как было не сердиться этим дамам, которые все были дочерьми или супругами людей прославленных, высокородных или хотя бы заслуженных, если сегодня в апартаментах дочери самого императора, которой они только что намеревались выразить свое почтение, им предпочли простую горожанку, еще недавно торговавшую лесом? Конечно, она была богаче многих, но репутация ее оставляла желать лучшего, а влияние, которым она пользовалась в городе, было следствием интриг, да еще каких интриг! Ловко сделала она вчера эрцгерцогиню центральной фигурой большого религиозного, едва ли не национального торжества, зато теперь и удостоилась столь продолжительной аудиенции, что казалось, конца ей не будет!

Принцесса через свою гофмейстерину передала ожидавшим в гостиной дамам, что, уважая всех в равной мере, она примет их по одной в соответствии с тем порядком, в каком они приехали во дворец, а теперь, извольте радоваться, совершенно неожиданно этот порядок нарушен! Внезапно приехала пресловутая председательница Общества пресвятого сердца Иисуса со своей пресловутой внучкой, о которой говорят, что стоит ей только взглянуть на мужчину, как он сразу теряет всякий разум и не может думать ни о чем другом, как только о ней; так вот, едва дежурная фрейлина увидела, что они тут, она живо проскользнула в салон к принцессе и, выждав, когда находившиеся там благородные дамы выйдут, шепнула за портьерой гофмейстерине вместо имени дамы, которой теперь полагалось войти, имя Неповольной! Но и это еще не все, принцесса не задерживала представлявшихся ей дам более чем на одну-две минуты; ссылаясь на усталость после вчерашней церемонии, она обменивалась с ними всего несколькими словами, а эта женщина сидит у нее уже более получаса, точнее — полчаса и еще целых десять минут! Подобного не случалось за всю историю габсбургского двора, с неизменной строгостью придерживавшегося правил этикета, и этот случай невольно приводил на ум времена императора Иосифа, который не всегда был достаточно деликатен и порой вел себя не совсем надлежащим образом, но даже при нем ничего подобного не случалось, и хотя уже нередко принимали во дворце горожанок наряду со знатными дамами, зато никому не оказывали ни малейшего предпочтения — все должны были одинаково подчиняться заведенным правилам.

Оскорбленные в своих лучших чувствах, дамы охотно поднялись бы и ушли, если бы не опасались недовольства со стороны мужей и отцов. Едва ли эти господа похвалили бы их за то, что, ущемленные в своем достоинстве, они в такой степени забылись, и, возможно, потребовали бы от них принести извинения эрцгерцогине за нарушение придворного этикета. Нет, достаточно унижений! Делая поэтому неимоверные усилий, чтобы держать себя в руках, дамы предусмотрительно советовались между собой, как всего яснее и вместе с тем всего деликатнее показать принцессе, что она безмерно огорчила их, оказав предпочтение Неповольной — дерзкой охотнице за человеческими душами, оставляющей на долю внучки охоту за мужскими сердцами, а ведь прежде с ней самой никто не мог равняться в этом, что может подтвердить большинство присутствующих.

Лишь одна из благородных, высокопоставленных дам не принимала участия в этом разговоре — госпожа фон Наттерер.

Все присутствующие здоровались с ней чрезвычайно приветливо, учтиво осведомляясь о ее здоровье — было известно, что ее супруг и у нового государя на таком же хорошем счету, как был у прежнего, — тем не менее никто не пригласил ее в свой кружок. Она с давних пор держалась в стороне от всех, была замкнутой, молчаливой, а так как она, по-видимому, ничего не собиралась менять в своих привычках, то в конце концов ей перестали симпатизировать и все больше склонялись к тому, что она просто-напросто какое-то слабонервное существо и вообще не от мира сего. Их еще связывали неизбежные светские обязанности, но в остальном с ней уже никто не считался, о ней не думали, ею не интересовались. Сама же она никогда ни о чем не спрашивала, не знала никаких новостей и никогда ничего не рассказывала, даже не ведала, что сейчас в моде, ни на что не жаловалась, ничему не радовалась: рядом с ней оставалось только сердиться или зевать. И лишь по временам, исчерпав все темы, благородные дамы вспоминали о ней, гадая, что же все-таки скрывается за ее сердечными припадками, за ее постоянной задумчивостью? Когда и эта тема иссякала, они принимались жалеть господина имперского комиссара. Он, разумеется, не из самых внимательных и добрых мужей, но все-таки заслуживает совсем другой жены. Благородные дамы, разумеется, не отрицали, что госпожа Наттерер безукоризненно справляется со своими обязанностями: прекрасно, на широкую ногу ведет дом, стол у них всегда отменный; допускали даже, что в отношении к мужу она вынуждена проявлять огромное терпение, но, представьте себе, каково иметь жену, которая никогда не улыбнется, ничему не порадуется, точно это не человек, а окаменевшая слеза! Заставить ее нанести кому-нибудь визит муж вынужден буквально силой; у нее полный гардероб прекрасных, дорогих туалетов, а она кое-как натянет на себя то, что ей подаст в соответствии со своим разумением горничная, даже не полюбовавшись теми прелестными вещами, которые муж ей так щедро дарит, — и все это он должен стоически переносить! Кто знает, может быть, и его характер со временем смягчился бы, веди она себя иначе? Быть может, он просто вынужден обращаться с ней подобным образом? Вполне вероятно, что за внешним видом страдалицы скрывается немало упрямства, строптивости, злости, как частенько бывает с такими ангелами! Разве она уже не доказала, на какие выходки способна, проводив — о, ужас! — какого-то осужденного к месту казни? Именно с того времени она и сделалась странной. Вся Прага буквально остолбенела от ужаса, одни полагали, что причиною оказалась ее чрезмерная религиозность, иные думали, что казненный был ее тайным любовником. «Но ведь то был семидесятилетний старец», — возражали некоторые. «Ну что ж, значит, то был отец или дядя ее избранника», — отвечали им. Победа, во всяком случае, оставалась за теми, кто утверждал, что в этом возмутительном происшествии главную роль играла любовь, — да и может ли быть иначе у женщины!