Каролина Светлая - Дом «У пяти колокольчиков»

Но, вопреки твердой уверенности, что юные преступники вот-вот вернутся по причине отсутствия всяких средств к жизни — ведь Стасичка с явным намерением не зависеть от матери передала ей все свои драгоценности, вплоть до мелких монет, которые та положила ей в кошелек для раздачи нищим, — итак, вопреки постоянным утверждениям матушки и Петршичка, что они не смогут устроить свою жизнь, их дети к ним не возвращались.

В конце концов матушка назначила щедрое вознаграждение тому, кто сообщит о них что-нибудь достоверное, но и это не возымело успеха. След их затерялся, чему во многом способствовали начавшиеся тогда военные действия.

Повсеместно царили страх и смятение. Кто тут заметил бы юношу и девушку, проходивших по деревне или по городишку, когда всякий каждую минуту ожидал, что к нему в дом вот-вот приведут на постой толпу солдат?

Однажды до матушки и Петршичка все-таки дошло известие, как и на что они живут. Некий торговец скотом возвращался из Польши, куда отгонял он в распоряжение войска огромное стадо; многократно останавливаясь прежде в «Барашке», он был наслышан о том, какая беда стряслась с хозяйкой корчмы. Так вот, прибыл он, дескать, по торговым своим делам в одно имение, а у помещика как раз праздновали какое-то событие и давалось при этом представление. Гостей развлекала своим искусством бродячая труппа актеров — среди них выделялся молодой мужчина, виртуозно игравший на скрипке, и молодая женщина, очаровавшая всех присутствовавших ангельским пением. Торговцу почудилось, будто лицо молодой певицы ему знакомо; в свою очередь, и она вроде бы узнала его, ибо, проходя мимо, потупила взгляд и вся залилась краской. Теперь он не сомневался, что это была Стасичка.

Новый удар для матери и брата, которым ничего не оставалось, как поверить, что дети их якшаются с комедиантами и прочим сбродом! Теперь-то уж Стасичка по своем покаянном возвращении будет отправлена прямиком в монастырь. Стало быть, они решили взять пример с жаворонков, за которыми так неотступно следовал взгляд Стасички, когда они с матерью ехали в церковь св. Маркиты. На что ей этот Конский рынок, палатки, пересуды, «Барашек», состояние? На что слава, честь, богатство? Они решили жить подобно вольным птицам, предпочитая всему этому свободу, песню, любовь…

Когда в своих размышлениях об этой прискорбной истории доходил Черный Петршичек до сего пункта, рука с недочищенной пуговицей опускалась у него и он надолго замирал, уставясь взглядом в пространство, пока кто-нибудь из покупателей или соседей своим вопросом не выводил его внезапно из состояния глубочайшей задумчивости. Что заставило эту Стасичку убежать от жениха, который всем взял, с которым она могла спокойно идти под венец, беспечно наслаждаться всеми благами жизни, быть госпожою, уважаемой как благодаря своему состоянию, так и положению мужа? Почему она предпочла ему такого мальчишку, как его Франтик, который, на взгляд Петршичка, решительно ни в чем не мог сравниться с паном Фердинандом? Как случилось, что она готова была скорее снести все превратности неустроенного, тяжкого быта, делить с ним, Франтишком, позор и нужду, добывать себе свой кусок хлеба комедиантством совместно с теми, кого считают отбросами общества, чем с регентшиным сыном делить все блага и радости жизни состоятельных людей? И что, в конце концов, следует думать о самом Франтишке, который ради этой вечно зябнущей, сонной девицы пренебрег епископской митрой? Что за стихия бушевала возле него, Петршичка, стихия, о которой он ровным счетом ничего не знал и знать не хотел и в центре которой он вдруг очутился помимо своей воли? Именно с этой стихией надобно было ему сражаться, ибо она оказалась самой могущественной, подчинив себе все прочие, нанеся ему сокрушительное поражение. Стало быть, это и есть любовь, являющая собой нечто большее, чем небылица, придуманная скуки ради, чем слабость, присущая людям с неразвитым умом, чем детский каприз? Значит, в ней заключается великая сила?

— Все это сущий вздор, — раздраженно бурчал он себе под нос, — избалованным деткам захотелось чего-то, а чего — и сами не знают. Все у них ладно было, так нет же — взбесились, по канату над пропастью идти пожелали. Но когда безумствами своими натешатся досыта (а это произойдет не сегодня, так завтра) — пожалеют они, что столь скверно обошлись с нами, начнут друг на друга вину сваливать, не захотят потом даже слышать друг о друге, как это водится среди воров, пойманных с поличным, будут один у другого бельмом на глазу… Следовало бы мне записать теперь все, что с ними произойдет, дабы потом, когда придут каяться, доказать, что я все до мелочей предвидел: и каково им придется, и какое наказание их постигнет.

Но, похоже, в каждом случае, касавшемся этой истории, знаменитый пророческий дар Черного Петршичка решительно отказывался служить ему. Все вышло иначе, совсем не так, как он предсказывал.

Пять лет спустя после той роковой процессии у церкви св. Маркиты поднял Черный Петршичек утром, как обычно, ставень своей палатки. Было еще довольно рано, вокруг было тихо и пустынно. Он не признавал долгого сна: едва начинало светать, как он уже был на ногах. Над воротами алела первая зорька, и между палаток разгуливали стайки голубей, подбирающих какие-то крошки себе на скудный завтрак.

Черный Петршичек долго смотрел на них в тихой задумчивости. Голуби не занимали его более обычного, он просто размышлял о том, что сегодняшнее утро как капля воды похоже на то утро, когда, в сопровождении соседки, вошел в эту палатку патер Йозеф, дабы тайно окрестить нового братца. С какой горячностью защищала тогда соседка право нежеланного младенца на родственное к нему отношение, как навязывала его Петршичку! И вот Франтишек доказал, что в нем течет кровь незаконнорожденного, что он дитя запретной любви, — вовлек дочь своей благодетельницы в омут страсти, унаследованной им от родителей, перечеркнув взлелеянный, выношенный матушкой и братом план будущности своих детей. Вот чем обернулся тот добрый, человечный поступок. Не лучше ли им было отнести куда-нибудь новорожденного, как принято делать в подобных случаях, отдав его на попечение чужих людей и никогда больше ему не показываясь? Что после таких испытаний можно думать о божественном предначертании и о судьбе человека?

Петршичек, изверившись, по всей видимости, в силе собственного духа, дерзнул подвергнуть разбору действия всемирного духа и обнаружил, что он допускает серьезную непоследовательность и недогляд, кои Петршичек весьма порицал. Это явилось для него, с одной стороны, утешением, с другой же стороны — лишь усугубило в нем чувство горечи. Если дух предвечный не в состоянии за всем усмотреть, то что же говорить о нем, Петршичке? Чему доверять, на что опереться, когда повсюду царит неразбериха?