Каролина Светлая - В горах Ештеда

Остальным работникам это не слишком нравилось. Поговаривали, будто с его врачеванием не все чисто. В усадьбе следили за каждым его шагом, но ничего подозрительного обнаружить не могли. А уж в ночь на страстную пятницу за Антошем глядели во все глаза: не встанет ли на рассвете, не отправится ли в лес подстрелить сову? Ведь известно — ежели кто подстрелит в это утро сову, высушит ее печень, растолчет в порошок зуб, взятый непременно у покойника, да не обыкновенный зуб, а с четырьмя корнями, и потом все это подмешает в корм лошадям, у того они целый год будут как с картинки.

Правда, в страстную пятницу Антош и на самом деле вставал до зари (в ту же пору он поднимался, впрочем, каждое утро), но со двора выходил только после полудня. Обычно в страстную пятницу он возил старостиху с дочкой в Дуб, помолиться у гроба господня [2] В католических церквах на пасху устанавливается изображение гроба Христова. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания переводчиков. — Ред.) .

Больше всего удивляло людей умение Антоша перекусить у коня каштан — маленькую косточку, что вырастает над копытом и очень мешает лошади; срезать ее, говорят, нельзя. И родился-то парень не в ночь на Филиппа и Якуба! Да и делал все в открытую: любой сколько угодно мог пялить на него глаза, хотя каждому ведомо, что нужно три ночи кряду готовиться к этому тайком, не подпуская близко даже домочадцев. Так по крайней мере до сих пор поступали все, у кого был подобный дар. Антоша расспрашивали, что он такое особенное знает — ведь без колдовства тут обойтись не могло. Но юноша только смеялся и отвечал, что тут нужны лишь крепкие зубы да сноровка, и еще добавлял, что, мол, вообще ни в какие чары не верит. Многим не нравились его дерзкие речи, а старостиху такая самонадеянность прямо бесила. Всякий раз она строго выговаривала Антошу, когда он признавался, что не верит ни в какие таинственные силы, кроме бога, под которым все мы ходим. И это тоже было в нем от матери. Возвращаясь с поля, она бесстрашно проходила с мальчиком мимо кладбища, не боялась перепутий, болот и колодцев, где обычно водится всякая нечисть. И ни разу им с матерью никто не повстречался и не привиделся. «Никого не бойся, кроме как незримого господа над собой», — говаривала ему мать. Антош и впрямь ничего не боялся, и это казалось его хозяйке почти святотатством. Сама же она была суеверна больше, чем подобает христианке: без примет не могла и шагу шагнуть, любую работу начинала с особого присловья. Сколько было ухищрений, когда она что-нибудь предпринимала! Ждала, пока месяц начнет убывать или, наоборот, прибывать, следила за полетом птиц, вслушивалась в кудахтанье кур, и лишь когда все счастливые знамения сходились, решалась исполнить задуманное.

Иной раз староста в шутку говорил, что Антош хоть и отпирается, а все же тайно прибегает к волшебству. Добряк имел при этом в виду волшебную силу усердия и трудолюбия. И говорил он так с полным основанием: ведь паренек стал его правой рукой. Без Антоша он уже почти не брался ни за какое дело, особенно с той поры, как начал ощущать странную слабость, сопровождавшуюся приступами болезненного кашля. Он обращался с Антошем скорее как с приказчиком: прислушивался к его советам во время сева или жатвы, при купле и продаже скота и в прочих хозяйственных делах. Насколько Антош стал теперь необходим старосте, можно судить хотя бы по тому, что когда подошел рекрутский набор, хозяин заплатил за молодого батрака солидный выкуп. Ну и дивился же народ по всем окрестным деревням: не часто случалось, чтобы хозяин так жаловал простого работника. А Ировцова до того благодарна была старосте, что предложила — пусть, мол, служит ее сын за одни харчи. Вряд ли бы она пережила, если бы Антоша забрали в солдаты и увезли на чужбину, где на каждом шагу ему угрожали раны телесные и душевные. Но староста и слышать об этом не захотел.

Все односельчане хвалили Антоша, только девушки на него обижались. Парень был — загляденье, красивей, пожалуй, не найти во всей округе. Девушки еще издалека встречали его улыбкой, на вечеринках сами приглашали танцевать, а он их словно бы и не замечал! Не оказывал им никакого внимания! Танцевал, веселился и шутил, когда выпадал подходящий случай, но сам такого случая никогда не искал. И дальше шуточек не заходил ни с одной. Ни одна не могла похвастать, что Антош попросил разрешения поцеловать ее или хотя бы шепнул ей на ухо нежное словечко. И девушки часто жаловались на него старостихе.

— Отчего ты такой гордый? — не раз спрашивала его хозяйка. Она бы и сама хотела знать, что стоит за холодностью Антоша, поистине удивительной для его возраста. — Все девчата домогаются тебя, а они тебе вроде бы и не нужны вовсе.

— И верно, не нужны, — равнодушно соглашался Антош и по-прежнему возвращался с вечеринок один. Как ни допытывалась хозяйка, иного ответа она от него не дождалась.

Дочка старосты Марьянка с возрастом не стала ни крепче здоровьем, ни милее нравом, ни краше лицом. Так и осталась она неприглядной пигалицей. Все кумушки в один голос твердили, будто это бог карает родителей: зачем поженились, коли состоят в близком родстве. Старостихе было за тридцать, когда она начала выезжать с дочкой, чтобы присмотреть женихов да показать им свой товар, однако рядом с дочерью она выглядела сестрой — лишь самую малость постарше. В молодые годы старостиха была чудо как хороша собой, щеки у нее до сих пор цвели, словно пионы, глаза будто яхонты, зубы что молоко; кто ее не знал, принимал за молодуху, а то и за девушку.

Старостиху начинало злить, что со всех ярмарок и церковных праздников они возвращаются без жениха. Правда, дочка ее не слыла красавицей, но старостиха полагала, что женихов у нее будет хоть пруд пруди. Как-никак она была старостова Марьянка, а по мнению матери, одного этого было достаточно, даже если бы за девушкой не давали никакого приданого. Невнимание женихов оскорбляло старостиху, и после таких выездов она дулась, ни с кем не разговаривала. Марьянка не смела показаться матери на глаза, старостиха злилась на нее, точно та сама во всем была виновата. Старосте тоже частенько доставалось из-за дочки: приходилось выслушивать от супруги не слишком приятные слова, И только сама девушка, которой все это касалось более других, была совершенно равнодушна и к материнскому гневу и к невниманию женихов. Если карманы Марьянки были полны засахаренного миндаля, она ничего больше от жизни не требовала. Целыми днями, словно белка, щелкала она свои орешки, ни к чему иному не проявляя ни малейшего интереса.

Убедившись, что дочь не найдет себе подходящую пару, старостиха решила раздобыть жениха другим способом. Тайком стала она совещаться с деревенскими свахами, которых до той поры гнали с порога взашей. Ей не терпелось переплюнуть соседок: выдать дочь раньше, чем то выдадут своих более красивых невест. И она уламывала старосту, пока не настояла на своем. Слишком-то долго уговаривать его не пришлось, староста не привык ей перечить. Не противился он и на сей раз, только погрустнел, однако позволил жене поступить так, как она находит лучше, — ведь она мать.