Каролина Светлая - В горах Ештеда

Марьянке еще и шестнадцати не исполнилось, когда справили ее свадьбу с одним мельником из окрестностей Ештеда. Если верить молве, мельница у него — настоящая крепость и нет за ней ни крейцара долгу. Но хоть и богат был мельник, о нем самом ходило немало дурных слухов. Все говорили о его скупости, корыстолюбии, необычайном жестокосердии. Дескать, даже отца родного, который передал ему хозяйство и жил потом в его доме, он держал впроголодь. И умер-то старик с горя, что вырастил такого неблагодарного сына.

Но старостиха упрямо не желала ни к чему прислушиваться. Ведь подтвердись эти слухи, они могли бы помешать замужеству дочки. И для всякого, кто заявлялся с подобными речами, у старостихи был один ответ: просто, мол, зависть не дает людям покоя, потому как ее Марьянке достанется муж, равного которому не сыщешь во всех Лужицких горах. Пускай люди злословят про мельника — все-таки он не мот, не ветрогон вроде иных соседских сынков, что не только сорят деньгами по трактирам, а еще и за других платят, лишь бы повсюду трубили об их щедрости. Она делала вид, будто могла любого из этих парией выбрать дочке в женихи, да вот ни одного не признала достойным. Не найдя в ней сочувствия, доброжелатели смолкли. Свадьба была пышная, пировали целую неделю, а потом новобрачные уехали на хутор мельника, взяв с собой и старую няньку. Молодая хозяйка не могла без нее обойтись.

С той поры, как Марьянка переселилась на равнину, прошло несколько месяцев. И тут староста неожиданно захворал, да так тяжело, что совсем слег. Жена пыталась избавить его от кашля и болей в сердце всевозможными домашними средствами, но на сей раз они не помогали. Пришлось послать в город за доктором.

Доктор приехал, осмотрел больного и не сумел скрыть озабоченности. Он стал подробно расспрашивать, как протекала болезнь, и старостиха заметила, что с каждым ответом он все больше мрачнеет. Сердце ее сжалось: за всю свою жизнь она ни разу не изведала ни горя, ни печали, до сих пор ей во всем сопутствовала удача. И вдруг — словно под ногами разверзлась пропасть. Однако, услыхав, что доктор прописывает мужу лекарство и сулит скорое выздоровление, она поспешила убедить себя, что испугалась напрасно. И все же решила проводить доктора до коляски и сказать ему, что не пожалеет денег, лишь бы муж поскорее встал на ноги. Тот ничего не ответил, только спросил, все ли дела ее супруга приведены в порядок.

Нельзя было не понять, что означает этот вопрос, и от неожиданного испуга старостиха рухнула наземь, словно подкошенная; служанки с трудом привели ее в чувство. Едва придя в себя, она вырвалась от них, бросилась в комнату мужа и вместо того, чтобы как-то исподволь помочь ему примириться с богом и людьми, громко стеная, упала перед кроватью на колени и двое суток не вставала. К исходу третьего дня староста навеки закрыл глаза. Умирающий сам утешал ее и даже в последний свой час уговаривал не кощунствовать, проявляя столь безмерное горе, и не гневить бога, который мудрее нас.

При первом известии о болезни старосты мельник приехал в горы. Удостоверился собственными глазами, что тесть совсем плох, и, не промешкав в усадьбе и четверти часа, отправился в город. Составил у адвоката дарственную на усадьбу и условия сам оговорил. В тот же день он вернулся к умирающему и в присутствии двух свидетелей прочел бумагу вслух, после чего попросил, чтобы они скрепили ее своими подписями. Спросил и у старостихи, согласна ли она со всем, что сказано в дарственной; та отвечала лишь душераздирающими криками. При желании их можно было принять за согласие. Такое желание было и у мельника и у свидетелей, заранее старавшихся снискать благоволение богатого хозяина. По крайней мере никто из них не нашелся, что возразить, когда мельник объявил о своем намерении отвезти бумагу адвокату: пусть, мол, после смерти старосты занесет все это в нотариальные книги.

Едва гроб с телом старосты опустили в землю, как зять уже занял его место в усадьбе, а мельницу передал на попечение надежного помощника. С первых же дней стало ясно, сколь правы были те, у кого не сыскалось для мельника ни единого доброго слова. Для начала он резко снизил жалованье работникам, а нищим приказал объявить, что милостыню у него будут подавать лишь в страстную пятницу. Кроме того, он решил вырубить большой участок леса, чтобы на вырученные деньги заплатить налог с наследства. Зачем ему залезать в собственный карман или тратить деньги, доставшиеся по завещанию! Главное, сразу же получать прибыль.

Действиям мельника никто не противился. Жена его была неразумным ребенком, а теща тенью бродила по дому, точно у нее помутился разум. Нежданный удар судьбы совершенно потряс ее. Она не притрагивалась к еде, которую служанки ставили на отведенный ей зятем стол в углу, за печью, и жива была лишь несколькими глотками молока — да и те почти насильно заставлял ее выпить Антош.

Юноша и сам в глубине души испытывал отчаяние: а тут еще на него свалились другие заботы. Для нового хозяина он был бельмом на глазу. Мельник и прежде с ненавистью подмечал, что тесть советуется с Антошем, точно с собственным сыном, а старостиха смотрит на этого батрака приветливее, чем на зятя. Ясно было: новый хозяин хочет избавиться от Антоша, да не видит пока, к чему придраться. С того дня, как мельник стал управлять усадьбой, Антош старался не выделяться среди других батраков, ни во что не вмешивался, ничего не делал без его приказания и работал за троих. Но от этого мельник не стал относиться к нему лучше. Антошу передавали, будто новый хозяин в разговоре с графским управляющим заявил, что палец о палец не ударит, если молодого батрака заберут в рекруты. И еще насмешливо добавил — дескать, из парня выйдет лихой драгун.

Похоронив второго своего отца, юноша не смыкал по ночам глаз и горестно размышлял о странной злонамеренности человека, которому не сделал ничего дурного. Днем и ночью ломал Антош голову, как поступить: то ли остаться в деревне и ждать, что будет дальше, то ли уйти, пока не поздно. Он не мог просить совета у матери — боялся ее напугать. Ведь она была уверена, что ему уже не грозит никакая опасность. Сколько раз благословляла она старосту, по-отечески уберегшего ее сына от горькой участи. Разве мог Антош одним махом разрушить ее спокойствие? Хоть бы поговорить с хозяйкой! У той в подобных делах немалый опыт. При жизни старосты не проходило недели, чтобы в их доме не решалась судьба какого-нибудь новобранца, — кому, как не старостихе, знать все уловки да увертки. Но каждый раз, когда он обращался к ней, ответом ему был лишь тупой, остановившийся взгляд. Антош видел, что она его не понимает, а может быть, и не слышит. Тревога его все возрастала: зашумит ли что ночью на дворе, или днем покажутся вдали два-три незнакомых человека — он уже пугается, не за ним ли это. Антош думал, что долго не выдержит. Постоянное напряжение отнимало у него силы, разрушало здоровье, в голове порой кружились такие дикие мысли, что становилось страшно за себя… И вдруг все круто изменилось.