Каролина Светлая - В горах Ештеда

— Бежать — ненадежно. Изуродовать себя — опасно. Ты забываешь еще об одном средстве, самом лучшем…

Голос вдовы дрогнул. Она сделала движение рукой, словно бы хотела пониже надвинуть на глаза платок. Но вместо этого, наоборот, так резко тряхнула головой, что платок соскользнул на плечи. Лицо ее вдруг открылось перед Антошем. Он будто увидел ее впервые: побледневшие за последние дни щеки странно белели в мерцающем свете звезд, их оттеняли густые пряди волос, ниспадавшие чуть не до земли. До сих пор старостиха, как подобает порядочной женщине, всегда прятала волосы под платком. Но в ту минуту ее волновало совсем иное, и она не заботилась о приличиях. Глаза ее метали молнии, какие редко увидишь и в глазах двадцатилетних девушек.

У Антоша, смотревшего на старостиху, забилось сердце; он почувствовал, что с ней происходит что-то необычное, имеющее значение и для него.

— О чем я забыл? — спросил он еле слышно.

— О женитьбе! — с трудом заставила себя произнести старостиха.

— О женитьбе? — изумился юноша и сразу же залился гневной краской. — Я не заслужил, чтобы в такую минуту вы смеялись надо мной. Девушки на примете у меня нет. И к тому же бедная дела не поправит, а богатая, которая могла бы уплатить выкуп, не выйдет за батрака.

— Выйдет… выйдет… Я сама знаю одну такую, только она не молода и не красива.

Юноша задумался. Он чувствовал, что старостиха и впрямь не шутит.

— Не молода и не красива? — переспросил он. — Которая же это из наших невест? Да что там зря ломать голову, разве всех упомнишь, я и внимания-то на них почти не обращал. Не нахожу в этом утехи, как иные. Знать бы, что та, о ком вы упомянули, рассудительна и умна, вроде вас, к примеру, право, ни минуты бы не раздумывал. Ни красотой, ни молодостью меня не прельстишь, свобода для меня стократ желанней, чем самая распрекрасная девица, и не надо мне иного приданого…

— Правду говоришь?

— Истинную правду! Кровь закипает, как подумаю, что меня могут отдать в солдаты. Слава богу, этого еще не случилось, а уж коли случится, я прежде лишу жизни того, кто стал причиной всех моих мук, а потом и себя порешу. Ничего худого он от меня не видел, работаю на него с утра до ночи, все делаю с первого слова, а он хочет лишить меня молодости, свободы, у матушки моей отнять единственного сына. Что ж, коли так — жизнь за жизнь!

Антош вскочил, глаза его сверкали, как у старостихи, общая ненависть роднила их.

Старостиха схватила юношу за руку, снова заставила пригнуться к траве у могилы, чтобы его не было видно через кладбищенскую ограду, и присела с ним рядом.

— Мы должны объединиться, Антош, ничего другого нам не остается, — зашептала она. — Тот же негодяй, который хочет отнять у тебя молодость и свободу, вознамерился ограбить меня, лишить безбедной и спокойной старости. Он хочет распоряжаться в доме, построенном еще родителями моих родителей, в доме, где я родилась. Он завладел им обманом в тот миг, когда я ни о чем ином не могла и помышлять, как о муже своем, лежавшем на смертном одре. Этот человек ест мой хлеб и еще собирается давать мне этот хлеб, как милостыню нищенке…

Старостиха перевела дух. Антош слушал ее не шелохнувшись, словно вдруг окаменел.

— Сегодня утром я сказала в усадьбе, что иду в Либерец закалывать крест на могилу мужа, а сама пошла в Дуб, в управу. Там я напрямик заявила господам, что не хочу отдавать хозяйство зятю, и объяснила почему. И еще добавила, что намерена с ним судиться и, коли понадобится, готова просудить последнюю перину. Никто от меня не слышал, что я добровольно уступаю ему усадьбу; ведь я была не в себе, когда муж подписывал дарственную. Да муж и права не имел завещать мое имущество — усадьба-то моя! Понимаешь, как я обрадовалась? Оказывается, судиться нет нужды, запись еще не внесена в нотариальные книги. Господа говорят, я могу потребовать, чтобы ее изъяли. Я бегом к адвокату, у которого хранилось завещание, — бумага и верно у него. Ну и зол он был на мельника, что тот заставляет его так долго ждать платы! Запись-то изготовлена без дальних слов и волокиты, а этот скряга до сих пор даже не потрудился узнать, сколько должен. Поэтому адвокат и не спешил. Вот повезло! Тут я сразу объясняю адвокату, что мне от него нужно, да не отделываюсь посулами, а выкладываю наличные. И представь себе чудо — он пообещал в три дня все уладить. А как только мне вернут дарственную, я выплачу дочери отцовскую долю. Пускай эта неблагодарная тварь со своим муженьком отправляется на все четыре стороны. И пока я жива, чтобы на глаза мне не показывались! Взашей прогоню, ноги их не будет на моем пороге. И пусть не надеются получить наследство, когда я умру. Выйду замуж и все до последней нитки запишу на мужа. Ты, Антош, был люб покойному, как родной сын. Он хотел бы видеть усадьбу в твоих руках и часто говорил об этом. Оба мы горевали, что ты беден и не годишься в женихи нашей Марьянке. Но теперь у тебя есть другая возможность стать хозяином усадьбы и надела. Я сделаю тебя своим мужем. Ты избавишься от солдатчины и отомстишь нашему общему недоброжелателю.

У Антоша голова шла кругом. Предложение казалось странным и застало его врасплох. Юноша не мог опомниться, не знал, на каком он свете. Не успел он поразмыслить или хоть попросить времени, чтобы все взвесить и посоветоваться с матерью, как его рука очутилась в руке благодетельницы. В смятении он даже не разобрал, подал ли руку сам, или вдова схватила и сжала ее до боли.

— С этой минуты, — произнесла она торжественно, — мы перед богом принадлежим друг другу.

Старостиха и в самом деле получила назад дарственную, выплатила дочери ее долю наследства, внесла рекрутский выкуп за своего батрака и обвенчалась с ним.

Зять и дочь, опозоренные, вынуждены были распроститься с усадьбой: так они сами себя наказали за черствость. Тайно и поспешно под покровом ночи покинули они дом старосты и вернулись на мельницу. И не было человека во всем Ештедском крае, который пожалел бы об этом. Еще много лет спустя родители напоминали детям о мельнике с женой, чтобы их пример служил предостережением.

Первые годы в усадьбе все шло как нельзя лучше. Неожиданно для себя став женихом, а потом мужем женщины, которую до той поры почитал как вторую мать, Антош с благодарностью воспринял оказанное ею доверие. Он понимал, что старостиха могла бы найти жениха и молодого и пригожего, да к тому же не из собственных батраков. По крайней мере многие так говорили, а громче всех те, кому явно не нравилось, что бывший батрак, сын простой поденщицы, стал вдруг хозяином самого большого в округе крестьянского владения. Но старостиха поверила в него, отметила особой благосклонностью, и это наполняло Антоша гордостью, поднимало в собственных глазах, придавало уверенность в минуты сомнений. Впервые ощутив счастье навсегда обеспеченной свободы, он словно бы заново родился. Только теперь он почувствовал себя человеком.