Каролина Светлая - В горах Ештеда

Был он болен и немощен. Розичка поселила его в усадьбе, чтобы легче ухаживать за ним; однако уже на следующий день пришел жандарм и заявил, что он не потерпит в общине такой безнравственности, чтобы неженатый мужчина жил у девушки, и что ему поручено отвести Яхима в его пещеру.

— Ведь мы уже просили о разрешении на свадьбу, — защищалась Розичка, заливаясь слезами, когда больного вытаскивали из постели, чтобы на телеге увезти в его жилище.

Жандарм поднял ее на смех и сказал, что все это был напрасный труд, так как преступник вроде Яхима, никогда не получит разрешения на брак, особенно если он перед этим вел такую распутную жизнь. Затем он сел в телегу рядом с Яхимом, велел кучеру погонять и отвез несчастного в его сырую каменную нору, где не было не то что матраса, но даже охапки соломы. Там он оставил Яхима и уехал, довольный тем, что исполнил свой долг.

Розичка тотчас же послала работника к Яхиму и снабдила его всем, чем могла. Но так продолжалось недолго. Однажды пришла от начальника бумага, где сообщалось о том, что усадьба ее будет продана с молотка, если владелица не заплатит долга. Лишь теперь она поняла, что даже дранка на кровле — и та уже не принадлежит ей. Усадьбу оценили, назначили торг, и как-то вечером Розичка очутилась под голым небом в одном поношенном платьишке, не ведая, где нынешней ночью приклонит голову.

Розичка не плакала, не сетовала. Присела у дороги над ручьем под старой вербой и хотела поразмыслить, как быть. Но мысли не слушались ее: как когда-то несчастная Скалачиха, она отвыкла думать. Она могла только чувствовать — и то не свою беду, а Яхима. Она точно могла определить, когда он страдает от холода, когда — от голода, и тихо мучилась вместе с ним.

Она и сегодня не в состоянии была думать о своей судьбе. Сидела и смотрела на скалу, маячившую перед нею. Солнце только что скрылось, но скала еще сверкала в блеске его последних лучей. Точно так она сверкала и раньше, когда Яхим указывал на нее и говорил пастухам: «Ни у кого из вас нет такого большого и красивого дома, как у меня: видите, ваши дома деревянные, а мой построен из чистого золота!»

Дети знали, что это неправда и злились, что этот Скалак еще и хвастается; лишь она не возмущалась и радовалась, что у Скалака и вправду самый высокий и самый прекрасный дом.

Она оглянулась. Кто-то остановился рядом и довольно долго глядел на нее, не замеченный ею.

Это был Яхим со своей старой, склеенной скрипкой. Он возвращался домой. С той поры как Розичка больше ничего ему не присылала, он стал ходить на большак и там пиликал. Люди, не знавшие его, глядя на седую голову и больные, опухшие ноги, думали, что это старик, измученный трудом и нуждой, и иногда бросали ему грошик в дырявую шапку.

— Что ты сидишь тут? — спросил он ее, однако не так грубо, как обычно.

— Новый хозяин уже перебрался в усадьбу, а больше идти мне некуда, — отвечала она спокойно и без горечи.

— Что ж ты не идешь в пещеру? Или для тебя там слишком грязно?

— Ты знаешь, что нет, мне скала всегда была по сердцу — ведь ты в ней вырос; но я боюсь жандарма. Как узнает, что я у тебя, сразу явится за мной. Но одному богу известно, куда он меня отведет — ведь у меня нет дома! — и Розичка почти улыбнулась, представляя себе, как будет растерян стражник.

— Пошли уж, — сказал Яхим резко. — Не бойся, на этот раз он тебя оставит в покое.

Так Розичка пошла в Скалакову нору. Было там темно и сыро, как в могиле. Яхим зажег лучину, уселся против нее на заплесневелое каменное сиденье и стал опять так же пристально на нее глядеть, как и тогда, когда нашел ее в долине у ручья под вербой.

— Видишь, девка, до чего ты докатилась? — молвил он с усмешкой. — А все оттого, что меня захотела в мужья взять! Ты только глянь в окно, «На луга», на эту славную усадьбу и пастбища. Да из этой усадьбы три можно сделать! Могла бы в ней сидеть, как графиня, выезжать четвериком, люди бы тебе ручки целовали. Что ж не взяли тебя замуж господа служащие и не сделали благородной дамой?! Бот ты возмечтала меня из болота вытянуть, а выходит, я тебя затащил в эту дыру. Кто ты теперь? Бродяжка, нищенка; пес от тебя куска хлеба не примет. Ну, кто мог подумать, что ты будешь рада голову приклонить в этой берлоге, что будешь счастлива, если тебя здесь до самой смерти оставят в покое? Эх, вы, бабы, уж не мешали бы богу в его заботах! Он-то знает, кому должно солнце светить, а на кого послать град. Вот и сиди теперь! На людей не жалуйся: они тебя упреждали достаточно, от каждого могла слышать, что Скалаку цена грош!

Розичка чувствовала глубокую горечь в этой насмешке. Она повернулась к нему, стряхнула отупение, и глаза ее остановились на нем во всем блеске любви и сострадания.

— Слушай, Яхим, — молвила она, — это великое слово, но ты мне, конечно, поверишь, так как убедился, что я не лгу. Если бы я знала, что станет со мной, все равно не поступила бы иначе. Ты был достоин того, чтобы для тебя всем пожертвовать. Мои намерения были добрыми — кто виноват, что все обернулось к худшему? Я к тебе относилась честно… Твоя мать — и та не сделала для тебя столько добра.

— Знаю, знаю, — засмеялся он снова. — И чтобы ты помнила о моей благодарности, я тебе нынче отказываю этот дворец. Мало ли, что может со мной случиться сегодня или завтра, так ты знай, что ты здесь хозяйка. Я сказал об этом могильщику и сторожу — можешь сослаться на них как на свидетелей, если кто захочет тебя отсюда выжить. Однако, думаю, они тебе не тут царствовать, лишь бы я убрался прочь — эти люди немало потрудились, чтобы мы с помешают тобой не достались друг другу, не так ли? Смейся над этим, Розичка, прошу тебя, смейся. Ничего хитрее, как посмеяться над ними, мы не можем придумать.

И Яхим засмеялся так, что низкие своды пещеры страшно загудели.

— Вижу, тебе сегодня не до смеха, — продолжал Яхим, и в глазах его сверкнул прежний огонь; Розичке показалось даже, что он вновь помолодел. — Нет, лучше ты мне, пожалуй, спой. Знаешь, ты так славно певала на пастбище, таким нежным, мягким голоском. Я невольно к нему прислушивался и стыдился этого — ведь я был Скалак. Спой, Розичка: кто знает, придется ли еще нам сидеть вот так вместе. Ты ведь знаешь, против нас весь свет сговорился: сторож, жандарм — все черти по нас плачут.

На этот раз Розичка исполнила его желание и запела; голос у нее был не звонкий, но все еще мягкий и нежный. Пела она все подряд — те песни, что певала когда-то на пастбище, она еще помнила их. Яхим слушал, опустив голову на руку.

— Как послушаю тебя, жена, — молвил он наконец, — так и верится в рай, и в ангелов, и в то, что есть где-то на свете добрые люди, хоть мне их не довелось увидеть. Да, довольно испытал я на этом свете и по своей и по чужой вине, но… жизнь мне не опостылела. А знаешь ли, почему не опостылела? А потому не опостылела, что в ней я повстречал тебя и что ты… меня хотела в мужья взять. — И тут Яхим внезапно встал и вышел из пещеры.