Каролина Светлая - В горах Ештеда

И парень сел и стал ждать, когда Доротка вернется за платком, который, как он полагал, она забыла здесь нарочно. Он ждал и ждал, солнце уже давно зашло, а он все сидел в напрасном ожидании.

— Не идет! А ведь похоже, и я ей понравился — уж меня не проведешь! — воскликнул он, поднявшись, и направился по тропе вниз к деревне. — И кто бы подумал, что среди этих скал уродится такой цветок!

А каменолом с дочки глаз не спускал, все следил, не чахнет ли она, и день за днем отсылал ее из каменоломни пораньше, чтобы она пробежалась с козой по Плани и хоть немного подышала свежим воздухом.

Но Доротка, с тех пор как повстречала на Плани парня, который так смело заговорил с ней, больше не гоняла туда козу. Всего бы лучше забыть его взгляд и его слова, но при всем желании ей это не удавалось. Как живой стоял он перед ней, глаза горели, губы улыбались, как тогда, когда он признался, что не видел девушки красивее ее. При воспоминании об этом она всякий раз заливалась румянцем от затаенной радости и порой жалела, что убежала. Ведь она могла хотя бы дослушать его до конца, а уж потом отделаться, ведь это ни к чему бы ее не обязывало. Когда же Доротке приходило в голову, что говорил он все это шутки ради, желая лишь посмотреть, не попадется ли она на удочку, то она сердилась, и если в ту минуту сидела за прялкой, нить тут же обрывалась. Доротка не знала, на чем остановиться, ей бы очень хотелось знать, что собой представляет этот парень, есть ли в нем хоть капля искренности. Ведь выглядел он вполне пристойно. Доротке казалось даже, когда она сравнивала его с грабовскими парнями, что ни у одного из них нет такой осанки и ни у одного так не подвешен язык. Ужасно было бы жаль, если бы он оказался отъявленным лгуном. Удивительное дело: с тех пор, как Доротка стала думать о парне, одиночество перестало ее тяготить.

Каждый день Доротка колебалась, не пойти ли ей на Плань, и каждый день выгоняла козу в Каменный лес. Но козе там не было приволья, деревья мешали ей скакать. И Доротке лес казался таким же угрюмым, как каменоломня, — сумрачно, холодно в зарослях, а ей нравилось смотреть на небо, греться на солнышке.

«Ну не глупая ли я, что торчу здесь, — решилась она наконец, — не каждый же день проходит через Плань бывалый мукомол, которому захочется посмеяться надо мной. Я столько лет пасу там, и никогда ничего не случалось. Что случилось раз, не обязательно повторится. Кто знает, куда уже занесло разлюбезного. Скорее всего он застрял на чешскодубской мельнице, поработает там с месяц — и дальше, о Плани никогда и не вспомнит. Наверняка он уже и думать-то о ней позабыл».

Рассуждая так, Доротка подвесила к кушачку свою сумку, положила в нее веретено с пряслицей и, собравшись с духом, погнала козу на Плань.

Но первое, что она увидела у отцветшего шиповника, был мельничий подручный. Значит, он не застрял на чешскодубской мельнице! Она узнала его с первого взгляда, хотя не было сейчас при нем котомки и был он в обычной крестьянской одежде, какую носят парни в горах. Только все на нем было новехонькое, а жилет, ей-же-ей, из чистого шелка.

Завидя его, Доротка хотела было повернуть обратно, но не могла сделать ни шагу — ни вперед, ни назад, от испуга у нее подкашивались ноги, сердце громко стучало. Она вдруг поняла, что очень бы огорчалась, если бы так и не смогла узнать, есть в этом льстеце что-нибудь хорошее или совсем ничего нет.

Заметив Доротку, парень вспыхнул, словно красная девица. Видя, что она не двигается с места, он встал и направился к ней, смущенный не меньше, чем Доротка.

— Вот платок! — отрывисто произнес он наконец, протягивая Доротке платок, который она забыла здесь прошлый раз.

Доротка взяла платок и тут же уронила его на землю. Тот, кто сейчас издали наблюдал бы за ними, поразился бы их странному поведению — оба двигались словно лунатики.

Он не заметил, что у нее выпал платок, на уме у парня было другое. Даже Доротка, несмотря на свое замешательство, поняла, что платок для него лишь повод начать разговор. Как ни мало искушена она была, все же угадала, что на Плань его привело не желание вернуть ей платок, а нечто другое.

Долго стояли они молча друг против друга. Она крутила в пальцах веретено, а он теребил шапку. Ведь он даже шапку перед Дороткой снял, словно перед важной персоной.

Ни один не знал, с чего начать.

Но я уже сказала, что это был огонь, а не парень, не в его характере было медлить и выжидать, куда ветер подует. Все, что было у него на сердце, то было и на языке, нацелившись, он не мог не выстрелить. Он перестал комкать шапку, расправил ее, хватил ею о камень и заговорил, превозмогая смущение:

— Скажу тебе честно: меня привел сюда совсем не твой платок, — начал он без обиняков, — я пришел попенять тебе за то, что ты несправедливо отнеслась ко мне. Прошлый раз — ты знаешь, когда — у меня не было на устах никакого меду, а одна святая правда, и я тебе сейчас это докажу. Со мной еще такого не случалось — встретить девушку, о которой я не мог бы позабыть, если захочу! И вот я уже две недели пытаюсь не думать о тебе, а у меня ничего не выходит, хоть мы и двумя словами с тобой не перемолвились. Мысли мои все время возле тебя. Так что же, лгал я, когда говорил, что такой девушки, как ты, я еще не встречал?

У Доротки голова шла кругом, иначе она удивилась бы тому, что парень все эти дни чувствовал то же, что и она.

— Знай только, что ты обошлась со мной, как ни одна до сих пор не посмела. Всюду, где я бывал, девушки были со мной обходительны. Я бы мог смотреть на них свысока, но я не таков. За каждую на гулянье выпью, все равно — бедная ли, богатая ли, а той, с которой танцую, всегда накуплю столько марципанов, сколько войдет в ее платок. Где бы я ни был, никогда при расставании не обходилось без слез. Другой я ни за что на свете не простил бы такое, а на тебя совсем не могу сердиться. Я даже подумал: и хорошо, что ты от меня убежала — ведь ты не могла знать, кто я, может, проходимец, который хотел обмануть тебя и над тобой посмеяться.

Доротка продолжала стоять, словно потеряв дар речи. Парень принял это как знак недоверия, на самом же деле она просто дыхание затаила, чтобы ни одного словечка не пропустить. Какое волшебство в его словах, что они звучали столь приятно, приятнее даже, чем слова отца, а ведь отец был так добр и ласков с нею?

По лицу парня пробежало облачко.

— Тебе идет, что ты такая гордая, но было бы еще лучше, если бы ты постаралась отличить искренность от фальши. Разве по мне ты не видишь, что у меня честные намерения; вот я по тебе вижу, что ты девушка на редкость скромная и порядочная.

С этими словами он взял ее за руку.

Она не отдернула руки, не опустила глаз, и он засмотрелся в них, словно в зеркала, в которых отражалось все самое прекрасное, что есть на свете.