Каролина Светлая - В горах Ештеда

Она осторожно несет что-то в белом платке, из платка красный уголок выглядывает. Глянет на уголок — улыбнется, еще глянет — вздохнет; и плакать и смеяться охота. Ах, ручеек ты мой светлый, что с гор спешишь, а тут, среди цветов, журчишь да пузыришься, тебе-то хорошо! Кому еще на свете так повезет: никто тебе не помеха, ни к чему тебя не принуждают, бежишь весело, куда только пожелаешь, всюду тебе рады, и никаких решительно у тебя забот. Разве можешь ты понять, каково девушке из бедной семьи; завтра Цилка должна быть подружкой на свадьбе вместе с первым парнем в округе, а нынче ей поручено снести ему завернутый в белый платок розмарин, перевязанный красной и синей лентами, и от имени невесты и жениха попросить его непременно явиться к венчанию с розмариновым букетиком в петлице и новым платком в левом кармане сюртука.

Вот она останавливается и размышляет — удастся ли ее миссия, как к делу подойти, что сказать? Ох, не легкое поручение дала ей невеста. Перед столяровым Гавелом и парни-то робеют; при нем следят за каждым своим шагом, за каждым словом! Все, сколько их в Ештеде ни на есть, с оглядкой на него наряжаются: что он наденет, то и они. Самый богатый крестьянин с радостью отдаст за него дочь. Хоть у Гавела хозяйства-то одна хата, зато долгов грошика нету, и отец еще весной, когда померла столяриха, все на Гавела записал. Полоска поля у него сразу за домом, все из окна видать, а за полем — недурной лесок. Ремеслу столяра Гавел обучался в городе, заказов у него — только поворачивайся. Жениться хоть сейчас может.

Но главное — голова у парня светлая. Гавел читает все газеты, ездит на разные собрания, и всегда верхом, — правда, так, чтобы отец не дознался. Отец ругаться бы стал: это, дескать, господам пристало, а ремесленнику ни к чему, только зависть у людей возбуждать. Но Гавел считает себя гражданином и уверен, что ему это вполне подходит. Все люди равны, говорит он, будь то князь или батрак, но не мешает отцу поворчать вволю. Старому столяру не полагается знать также, что стоит его сыну попасть в трактир, где получают газеты, в которых против простого народа написано, как он тут же вытаскивает из жилетного кармана огрызок карандаша и крупными буквами пишет на газете: «Кишка у вас тонка с нами справиться, гром и молния!» Старый напугался бы, как бы чего не вышло, а молодой — словно лев, никого не боится, за доброе дело готов сражаться с целым светом, хотя вообще-то и мухи не обидит.

Если едут куда-нибудь погулять, Гавел всегда сам делает флаги. И в других деревнях парни праздники с флагами празднуют, но куда им с их тряпками! Болтаются, словно фартуки, на палках; и краски-то приличной подобрать не могут, да и не полощется такой флажок на ветру, никнет. Только флаг Гавела всегда издалека видно и слышно, как он трепещет над головами, словно в сильный ветер, и всегда на нем что-нибудь такое хорошее написано — «Слава труду!» , или «Не поддадимся!» , или «Виват нашей чешской родине!» Слезы на глаза навертываются, как прочтешь такие слова да другому пересказывать станешь.

Любая девушка заробела бы, доведись ей передать Гавелу розмарин и приглашение на свадьбу, даже Марьянка, управляющего дочка, даже экономова Андулка; где же набраться смелости Цилке, дочери простого могильщика, которую девушки в грош не ставят, а парни хоть и потанцевать пригласят и выпить в ее честь не прочь, но всерьез ее не принимают — ведь родители ей и макового зернышка в приданое дать не могут.

Она снова вздыхает, и слезинка падает на белый платок. Ах, эта нищета, и ничто ее не берет, слишком уж глубокие корни запустила в мире — так по крайней мере говорит отец.

Но Верунка Адамова не хочет другой подружки — только Цилку. Выросли они как две сестрички, вместе в школу ходили, единого дня одна без другой прожить не могут. Пока Гонзик с Верункой гуляли, Верунка все твердила: «Послушай, Цилка, если из этой тучки дождик пойдет, ты Гонзика к алтарю поведешь, ты, никто другой». И вот теперь она доказала, что слов на ветер не бросает, что Цилка для нее милей всех. Вчера к вечеру влетела к Цилке в каморку, запыхалась, раскраснелась вся.

— Поверишь ли, — говорит, а сама так торопится, что и присесть не хочет, — нас с Гонзиком послезавтра венчают! Дедушка у него вдруг слабнуть стал, слег, бедняга, и сам говорит, что, уж верно, на ноги не встанет. И пока он не отошел еще в мир иной, ничего, дескать, больше не хочет, только нас мужем и женой видеть. Священник уже согласился: завтра все три оглашения сразу совершит, вот оно как! Портной клянется к послезавтрему, к утру, свадебное платье дошить; не пообещай он этого, пришлось бы тебе продать мне свое платье — то новое, в красную полоску, ненадеванное. Ты отдала бы мне его, верно? Понимаешь ведь, что мне до самой смерти ничего хорошего не увидеть, пойди я венчаться в ношеном платье. Мы с Гонзиком завтра за фатой да туфлями в город поедем, придется уж тебе вместо меня к Гавелу сходить. Низкий поклон ему передай, вот для него розмарин и платок белый, новый. Попроси хорошенько, чтобы он, как лучший Гонзиков приятель, обязательно дружкой был. Ясное дело, ты не хуже меня все уладишь. А сама подружкой пойдешь, готовься.

Выпалила она все это и дальше помчалась, словно за ней гонятся, а Цилка сидит без движения и все в толк взять не может — она, она должна идти с Гавелом подружкой?! Цилка прижимает руки к груди, а сердце колотится там, будто молот стучит. Ах, это сердце, кто образумит его!

Лучше не думать, как все получится, а то голова вовсе кругом пойдет. Недаром умные люди говорят, что мысли среди бела дня человека с пути сбить могут, как блуждающие огоньки ночью. Тут шутки плохи.

Она озирается кругом — хороший денек выдался! Воздух такой ясный, что край света виден, а теплый — будто май на дворе. Да и вообще сегодня как в мае: куда ни глянь, все еще в цвету. Этот вчерашний дождик — как шелковый, после него все опять расцвело и зазеленело. Над грядою камней по меже краснеет верба, синеет вика, на распаханной земле горят сурепка и зверобой, возле воды незабудки раскрывают сотни своих голубых глаз, в каждом — кусочек неба. Никак не скажешь, что сегодня уже второй праздник богородицы. Вчера хозяйка с соседнего надела заявила батракам: «Хватит по два раза в день обедать — вон уже дикие гуси летят». Еще немного, и девушки станут на посиделки собираться, овес-то на горах как золото. Но пташки продолжают играть, будто зима еще бог весть где, за горами, они взлетают над кустарником, словно пчелы роятся; целые тучи мушек вьются на солнечном свету, в траве — сотни жучков, каждый другого цвета. Сколько у господа слуг разных, и всех-то он кормит, день за днем, час за часом, никого не позабудет. Как безграничны разум его и любовь, обнимающие целый мир!