Михаил Коцюбинский - Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

  Тебя, как плющ, держать в своих объятьях,
Укрыв от света, хочется порою;
Не собираюсь жизнь твою отнять я,
Как плющ руину, я тебя укрою.

  Обняв ее, он жизнь ей возвращает,
  Хранит от непогоды камень голый,
  Но и руина тоже охраняет
  Товарища, чтоб не упал он долу.

  Им хорошо вдвоем, как нам с тобою,
Но час придет рассыпаться руине,
И плющ она укроет под собою…
Зачем он нужен здесь один, в долине?

  Ужель затем, чтобы, томясь в разлуке,
  Упасть измятым, раненным, без силы,
  Иль к тополю прижаться в тяжкой муке
  И для него страшнее быть могилы?

Уста твердят: ушел он без возврата,
Нет, не покинул, — верит сердце свято.
Ты слышишь, как струна звенит и плачет?
Она звенит, дрожит слезой горячей
Здесь, в глубине, трепещет в лад со мною:
«Я здесь, я здесь всегда, всегда с тобою!»

И в песнях ли хочу избыть я муку.
Иль кто-нибудь сожмет мне нежно руку,
Иль задушевный разговор ведется,
Иль губ моих губами кто коснется —
Струна звенит, как эхо, надо мною:
«Я здесь, я здесь всегда, всегда с тобою!»

Спущусь ли я в таинственные бездны,
В мир образов знакомых иль безвестных.
Видений темных, призраков, кошмаров,
Томящих душу, наводящих чары,
Вновь голос твой, овеянный тоскою,
Звенит: «Я здесь всегда, всегда с тобою!»

Минутный сон смежит мне тихо вежды,
Уставшие от мыслей безнадежных, —
И сквозь тяжелый полог сновиденья
Я слышу голос милого виденья.
Звенит, овеян тайною тоскою:
«Я здесь, я здесь всегда, всегда с тобою!»

И каждый раз, как слышу голос вещий,
В глубинах сердца те цветы трепещут,
Что для тебя с любовью я растила,
Что взять с собой ты не хотел в могилу —
Они дрожат и вторят в лад со мною:
«Пусть нет тебя, но я всегда с тобою!»

Казак умирает, а девушка плачет:
«Ты возьми меня в могилу, она горе спрячет!»
«Ой, коли ты вправду верная подруга,
Будешь славною калиной на могиле друга:
Упадут ли росы рано на покосы,
Не на гроб мой станут падать, а на твои косы…
Станет жгучим солнце, дунет знойный ветер —
Пусть костей моих не сушит, сушит твои ветви».
«Разве тебе будет, милый, веселее,
Если я в моей печали ярко заалею?
Разве тебе будет, милый мой, отрадней,
Если в горьком моем горе буду я нарядней?
Станут ли милее гроб с могильной тьмою,
Если я зазеленею калиной немою?»
«Ой, и мать не станет так тужить о сыне,
Как ты, моя калиночка, в девичьей кручине…»
Ой, еще над милым трава не взрастала,
А уж бедная подруга калиною стала.
И дивятся люди и малые дети,
Что вовек еще такого не было на свете.
«Чья это могила, — спрашивают люди, —
Что над нею цвет калины и мороз не студит,
Что на той калине и листья кудрявы,
А меж белыми цветами ягоды кровавы?»
Шумела калина над холмом родимым:
«Ой, что ж я стою немою над моим любимым?
Дерева не тронешь — слова не проронит,
А ножом его порежешь — запоет, застонет,
А кто ветвь срезает, на дудке играет —
Тот калиновой стрелою грудь себе пронзает».

Острым блеском вдруг волны заискрились
После бури в прозрачную ночь,
Будто войско мечами булатными
Хочет снять вражьи головы прочь.

Блеск оружия, рокот раскатистый…
Будто встал возмущенный народ.
Будто сила народа могучая
Непреклонно на приступ идет.

Каждый меч — луч светила небесного, —
Вниз упав, снова блещет во мгле,
Каждый звук — отзвук силы бунтующей,
Изменяющей жизнь на земле.

Море, море, людское, народное,
Из чего ж ты оружье скуешь?
Что же будет, что станет на пустоши,
Вместо мира что ты разобьешь?…

«И дым отечества нам сладок и приятен», —
Землею итальянской проезжая,
Я мысленно все время повторяла
Знакомые слова, и мне казалось,
Что вижу я далекие селенья:
Идут и песню девушки поют,
Хозяйки хлопотливые встречают
Своих коров и пастушка с отарой,
Хозяева, не прибавляя шагу,
Степенно возвращаются с работы,
Тайком поглядывают на дымок,
Что вьется над трубою невысокой,
И думают: «Ну, вот уже и ужин…»
Мне виделись росистые луга
Волынские: вдали чернеет лес
Зубчатою стеной, и нависает
Над ним туман безмолвным, серым морем
Эй, вы, в лесу иль в поле, берегитесь,
То вероломно движется трясучка!
Но не страшит поехавших в ночное
Туман в лесу, где манит их дымок:
Там развели товарищи костер,
Там сухо и тепло, роятся искры,
Как золотые пчелы, пляшет пламя…
«Скорее — на дымок!..»
          А я смотрела
На итальянские бездымные селенья
(Огня так мало нужно для «поленты {41} »)
И на поля, на страшные «ризацца» [54]
Где невидимкой реет малярия,
Ни дыма не боясь и ни огня, —
И в каждом стуке мчащихся вагонов
Одно мне слово чудилось: «Чужбина».
Туннель! И дым влетел ко мне в окно
Прогорклой тучей, — нехороший дым.
Иль нехорош был уголь итальянский?
Так не душил и дым в курной избе
В моем Полесье… Как там славно пели
На свадьбе дружки, — хата вся звенела,
Был чистым звон, без хрипоты, хотя
Едва виднелись лица в туче дыма;
Тот горький дым нам выедал глаза.
А все ж не так, как этот: потому ли,
Что он древесный был — и наш, родной?…
«Sampierdarena!» [55]Слава тебе, боже!
Уж скоро Генуя, а там и отдых,
И море, и веселый небосклон,
И древний город гордой красоты
Отважного, свободного народа…
«Вот Генуя», — куда-то вдаль рукою
Показывает старый господин.
А я смотрю — не вижу: мгла закрыла.
«Скажите, сударь, часто ль тянет с моря
Такой туман?» — я задаю вопрос.
«Туман? То вовсе не туман, а дым.
Он здесь всегда. Да поглядите сами!»
И вправду: там, у пристани громадной,
Во мгле седой похожие на мачты,
Вздымались трубы тонкие, — и сколько
Их было! Целый лес! «Да, здесь растет
Богатство наше!» — важно молвил спутник,
Но не были хрустальны окна фабрик.
Из окон то богатство не сияло,
Там, в окнах, что-то темное гнездилось…
Я вспомнила тогда приморский город.
Не итальянский, а другой, и третий,
Четвертый, — у иных, родных морей,
И город не у моря, — у реки
Стремительной, гудящей на порогах,
Как рейнская скала {42} , где гул воды
Какие-то колеса заглушают…
А там — и села, даль полей, кудрявых
От свекловицы… И повсюду трубы
Высокие-высокие, как сосны
На горных кручах — разве что без веток…
Мы въехали в предместье. Там стояли
Задымленные, черные дома,
Угрюмо сгорбившись. К печальным окнам
Белье приникло, как сама нужда:
Не выгнать, — хоть в окно гони, хоть в дверь.
Выглядывали призраки из окон —
Невольничьи, измученные лица,
И плыл над ними дым, легчайший дым:
Не душит он, глаза не выедает,
А только небо прячет от людей.
И солнышко у них крадет, и пьет
Людскую кровь, и гасит свет в глазах,
И все цвета из-за него седеют.
Никто его не видит, но всегда,
И днем и ночью, каждое мгновенье,
Отчетливо, хоть скрытно и беззвучно,
Он говорит: «Я здесь, всегда я здесь».
Тот итальянский дым проник мне в сердце,
И дрогнуло оно, и онемело,
И больше не твердило мне: «Чужбина».