Михаил Коцюбинский - Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

Солнышко греет… Это Египет?
Это Египет… Синий шатер
Неба высокого полон сиянья.
Высь-то какая! — Вольно и радостно.
Солнышко греет… Это Египет?
  Это Египет…

Тихая ласка… Ты, Украина?
Да, Украина это моя…
Хата и садик, лужайки зеленые,
Пруд за ольхою, затянутый ряскою…
  Вот — Украина…

Хватит скитаться… довольно блужданий…
Жизнь станет светлой… Край мой родной,
Вместе со мною от мук ты избавился.
Небо не плачет, и люди не хмурятся.
Спать бы и видеть всегда этот сон…
  Жизнь станет светлой…

Ночь черным-черна и глубока
(Знаю женские глаза такие),
Ветер крылья разбросал шальные.
Мчится он, бежит издалека.

Северный мой ветер разыгрался,
Стал горячим, как Сахары сын —
Пылкий и стремительный хамсин, —
С бедным севером давно ль расстался?

Там он, где кончается зима,
Мел снега одеждою сырою,
По глухим лесам стонал совою,
Забирался холодом в дома.

К золотой пустыне, как к подруге,
Может, страстью загорелся он
И несется, жаром опален,
Будто родился на знойном юге?

Будто пепел бросил мне в окно,
В темной комнате моей гуляет,
Зазвенел песком и улетает.
Что же, улетай, мне все равно.

Ты чужой уже — не прежний ныне,
Не принес ты никаких вестей
Из далекой стороны моей,
Только песнь своей любви пустыне.

Недаром ветер прилетал
Страны моей… Передо мною
Все — за туманной пеленою,
Накрапывать и дождик стал,
И ветерок в мое жилище
Влетел холодный. Что ж, дружище,
Утратил ты недавний пыл?
Что ж, добрый молодец, остыл?…
Иль не понравился пустыне,
Иль вспомнил милую свою —
Подружку в северном краю, —
Да и заплакал на чужбине?
И ветер шелестит листами:
«Из бедной стороны твоей
Спешил я с этими слезами, —
Просила ж ты сама вестей!»

Плачет Египет недолго. Умыл свои гордые пальмы,
Зелень полей плодородных над Нилом слезой окропил,
Возобновил позолоту блистающей светом пустыни
И улыбается снова: таинственны радости Сфинкса.
Вижу, глаза египтянок смеются под черной вуалью, —
Женщин рабынями сделал ислам, но глаза их свободны!..
Песней товары свои славят женщины здесь и мужчины,
Гордые головы их не склонились от ноши тяжелой,
Будто на них почивают Египта двойные венцы.
В красной одежде идет водонос, и как будто он шутит —
Чистой водою звенит и желающим пить предлагает,
Сладкую свежую влагу он льет из большого сосуда,
Шуткой приправив ее, улыбается, плату беря.
Нищие дети феллахов шалят, веселятся на солнце;
Глазки горят любопытством. Повсюду головки детей…
Только завидят туриста — бегут за ним, просят подачки.
Дал или не дал — хохочут, как будто им все нипочем.
Лишь бы тростинка нашлась, а ребята сосут и довольны,
Рады, как будто они государством-богатством владеют.
«Радость откуда такая?» — к себе обращаюсь с вопросом.
Мысль промелькнула в ответ — словно голос забытой легенды:
«В давние те времена, когда Нил родился здесь в пустыне,
Мать положила его в колыбель и в роскошной — качала,
Нежный отец над ребенком склонился, с небес наблюдая,
Как не по дням — по часам вырастает любимое чадо,
Как набирается сил и несет их уверенно в море…
Нил родился, и к нему поспешили с дарами Гаторы. [59]
Семеро было богинь, и даров принесли они семь.
Первая молвила так: «Я дарю тебе тучную землю».
Проговорила вторая: «Три жатвы отбудешь в году».
Третья промолвила: «Ра [60]никогда о тебе не забудет».
Ветку простерла четвертая: «Это — защита от Сета» [61]
Пятая молча папирус и лотос пред ним положила.
«Тайны свои сбережешь», — прошептала шестая ему.
И, улыбнувшись сквозь слезы, за нею седьмая сказала:
«Боги, завидуя детям твоим, обрекли их на рабство,
Дам я народу оружие — полное радости сердце, —
Ни фараон, ни пришельцы не смогут убить в сердце радость».
Так вот в начале веков обещали Гаторы!.. И верю:
Слово премудрых богинь нерушимо во веки веков.

  Вот на палубном настиле
Запылал костер высокий, —
То согреть хотят матросы
Коченеющие руки.

  И я вижу: в снежной вьюге
Пламя красное пылает,
Словно солнце, что закрыто
Непроглядной белой мглой;

  А вокруг него мелькают,
Словно тени птиц огромных,
Итальянские матросы,
Зябко кутаясь в плащи.

  Те плащи в родном Палермо
Их неплохо согревали —
Что ж теперь случилось с ними
В этом крае басурманском?

  Пропускают зимний ветер,
Словно кружева сквозные,
И дрожит любая жилка…
О, негодные плащи!

  В густо-белой сетке снега
Юнга-мальчик пробегает,
Словно рыбка, что попала
В роковой проклятый невод.

  Мальчик пробует согреться, —
Верит он палермской крови,
Что в его струится жилах,
Больше, чем чужим огням.

  Он не слышит, как большие
На него кричат сердито:
«Все ты вертишься, бездельник!..
Что за скверное созданье!..»

  От озлобленного крика
Нежный говор итальянский
Стал противным, как прибрежных
Диких чаек хищный крик.

  Что ж, пускай! Давно привык он
К этим чайкам и ворчаньям,
Он не думает об этом,
И в мечтах его другое:

  …Скоро он домой вернется,
И на площади под солнцем
Ловко он сыграет в бабки,
Каждый выигрыш возьмет!

  И с товарищами вместе
В пыль горячую он ляжет
Среди улицы, так просто,
И начнет болтать, болтать…

  Даже рты поразевают
Кекко, Джанни, Паолино:
Ведь они всему поверят,
Племя «раков сухопутных».

  Сколько он чудес расскажет!
И про змей подводных страшных,
И про турок-людоедов,
Про Великого Могола.

  А они ему за это
Самых сладких апельсинов
Непременно наворуют
У епископа в саду…

  Тут его матрос ударил
По плечу, ругнув сердито:
«Да уйдешь ли ты с дороги?!
Вот душа без покаянья!»

  У костра с другими рядом
Опустился он покорно
И к огню, как на молитве,
Протянул худые руки.

  Легкий стан тихонько сгорбил
И застыл с лицом печальным,
Лишь в глазах перебегают
Яркоогненные искры.