Михаил Коцюбинский - Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы

  Ох, когда б скорее, мальчик,
Все мечты твои свершились,
Чтоб завидовать не стал им
Злой какой-нибудь божок…

Кто не жил средь буйства бури,
Тот не знал цены и силе,
Тот не знал, как вечно люди
И борьбу и труд любили.

Кто не жил средь буйства бури,
Тот не ведал и веселья,
Тот не знал и горькой муки
Обреченных на безделье.

Как я завистью горела
К людям, преданным боренью,
До поры, пока усталость
Их сражала на мгновенье.

День и ночь они на вахте,
Долог труд, а смена кратка,
День и ночь они в работе
Силы тратят без остатка.

Верно, им тогда казалось,
Что страшней не сыщешь муки…
Ох, борцы, когда б вы знали,
Как томят в бессилье руки!

Как лежать в постели тяжко
Скорбным пасынком недоли,
Положась на милость бури,
На чужой талант и волю.

Чем же тешиться такому?
Только думою своею…
Вы, борцы, ее примите.
Это все, что я имею.

  Кто вам сказал, что я хрупка,
Что с долей не боролась?
Дрожит ли у меня рука?
И разве слаб мой голос?
  А если были в нем слышны
И жалобы и пени,
То это бурный плеск весны,
Не мелкий дождь осенний.
  А если осень… Не беда,
Цветет ли кто иль вянет.
Увянув, ива у пруда
Злато-багряной станет.
  Когда же саваном зима
Накроет лес раздетый,
Цветам на гроб она сама
Рассыплет самоцветы.
  Что ж, буду жить я, как живет
Волна в часы покоя —
Как будто спит поверхность вод,
Но море ждет прибоя.

Не он один ее любил.
Во славу Украины
Писали звучные стихи
И яркие картины.

Ловили звонкий смех ее,
Улыбки, шутки, пляски,
Сплетали в пестрые венки
Ее живые сказки.

Тот в ней лелеял старину,
Тот грезу молодую, —
Он первый полюбил ее,
Как мать свою родную.

Пусть мать убога и стара,
Бедна, темна, гонима,
Но сыном преданным она
По-прежнему любима.

Пускай она в кромешной тьме
Бредет, полуживая, —
Как рана, в нем горит любовь,
Горит, не заживая.

Видала родина не раз,
Как ветреники эти
Под вечер забывали все,
Что пели на рассвете.

С ее дарами шли к другой,
Спеша склонить колено;
Такие люди не могли
Любить самозабвенно.

В нем первом научая любовь
Пылала, словно рана,
Он шел в неволю за нее,
Служил ей без обмана.

Все тяготы перенесла
Любви сыновней сила,
Того великого огня
И смерть не погасила.

  Рыцарь чувствует, сражаясь,
Что он ранен в грудь смертельно,
Прижимает панцирь к сердцу,
Чтобы кровь остановилась!

  А прекрасной даме видно, —
Побледнел ее любимый,
Он рукою грудь сжимает,
Дама шлет слугу поспешно.

  «Господин, вас просит дама
Хоть на миг покинуть битву,
Чтобы вашу рану, рыцарь,
В башне мы перевязали.

  Там у нас бальзам целебный,
Там и мягкие повязки,
Там давно для господина
Белая постель готова».

  «Друг слуга, скажи спасибо
Даме, что тебя послала, —
Мне воспользоваться трудно
Приглашением любезным.

  Если бы хоть на минуту
Снял с себя я этот панцирь,
Кровь бы хлынула потоком,
Жизнь моя оборвалась бы.

  В мире есть такие раны,
Для которых нет бальзама,
Для которых нет повязки,
Кроме панциря стального».

  «Господин, слова такие
Могут ранить даме сердце».
«Если есть у дамы сердце,
Пусть его сожмет покрепче».

Когда ребенком я была,
Мне сказку рассказали,
Лишь раз я слышала ее —
Забуду же едва ли.

Был деревенский мальчуган
Рассказчиком — и ясно,
Что в ней тенденции искать
Поэтому напрасно.

В своем рассказе сохранил
Он простоту святую.
(Моя ошибка, может, в том,
Что сказку я рифмую.)

Мы в садике сидели с ним
Вечернею порою,
В тот час, когда закат пылал
Пожаром за горою.

Вечерний ветер шевелил
Над головами грушу,
И что-то темное тогда
Нам волновало душу.

Прижалась к мальчику тогда
Я, как сестрица к брату:
И «барышне» и «мужичку»
Вдруг стало страшновато.

Нас все пугало: и трава,
Что тихо шелестела,
И леса дальнего стена,
Что от зари алела.

И даже в старой груше той
Мы друга не видали, —
Кто б мог сказать, о чем ее
Листочка! лепетали?

Но всех сильнее тополя
Страшили нас собою,
Что в длинный выстроились ряд,
Наверно, с целью злою!

Все это, уверял Лаврин
(Так мой приятель звался),
Растет на великане том,
Что с богом состязался.

Когда-то очень был силен
Тот великан, — недаром
Любые цепи разбивать
Он мог одним ударом.

Его осилить не могла
Ничья другая сила,
Но божья кара наконец
Пришла — и поразила.

За что — Лаврин того не знал,
Я спрашивала старых,
Но мне никто не объяснил,
За что такая кара.

Господь не сжег его огнем,
Громов не посылал он,
А только сном его накрыл,
Как мягким покрывалом.

Сон, говорят, есть божий дар,
Нет — божье наказанье!
Ведь великану этот сон
Принес одни страданья.

Лег отдохнуть он на часок,
А спит уже столетья,
Оброс землею и во сне
Все видит лихолетье.

То овладели им враги,
Охваченные злостью,
Пьют даром кровь его они,
Ему ломают кости.

Стянули накрепко его
Железными цепями,
К глубоким ранам, торопясь,
Припали жадно ртами.

До сердца самого не раз
Их проникали руки,
Но спит, как прежде, великан,
Хотя и терпит муки.

Когда ж болезненно во сне
Он брови вдруг нахмурит,
Шумят по рощам, по лесам
И по дубравам бури.

А если боль его доймет,
Слегка он шевельнется
И дрожь по телу пробежит,
Земля же содрогнется.

«Нас призрак этот не страшит!»
Враги ликуют хором.
Но стихнет скоро божий гнев,
Беда минует скоро.