Айрис Мердок - Море, море

Через прихожую и кухню я вышел на лужайку. Джеймс, не отстававший от меня, прислонился к кухонной двери. Я сказал:

— Благодарю за помощь. Теперь, когда ты выполнил здесь свой долг, тебе, наверно, не терпится уехать.

Он ответил:

— Да нет, если ты не против, я останусь до завтра.

— Сделай одолжение.

Я пошел прочь в сторону башни, по мосту через Миннов Котел. Нашел место у самой воды, откуда видна была Воронова бухта. С моря дул горячий ветер, шла крупная волна, но воздух был уже не такой душный. Вероятно, гроза прошла стороной.

Болела рука там, где в нее попал камень, пущенный Розиной. Уже появился кровоподтек. Я, оказывается, сильно вспотел. Горячий ветер сушил прилипшую к спине рубашку и легкую куртку. Я скинул куртку, расстегнул ворот рубашки. Над бухтой висела дымка, вода была бледно-голубая, окаймленная кружевом разбивающихся волн. Огромные валуны казались горячими, словно скопившееся в них тепло, которое они теперь отдавали, зримо мерцало. Разводы темно-желтых водорослей на них напоминали иероглифы. За дальним мысом бухты на воде лежали фиолетовые блики. Волны, вздымаясь и опадая, почти достигали моих ног, обрызгивали желтые скалы пеной, которая тут же высыхала. В недавней сцене я свалял дурака, и мне грустно было сознавать, что в таких серьезных обстоятельствах я выставил себя в смешном свете.

Я услышал негромкие шаги за спиной, увидел тень. Джеймс подошел и сел рядом со мной. Я даже не взглянул на него, и какое-то время мы сидели молча. Джеймс стал нашаривать вокруг себя мелкие камешки и бросать их в воду. Наконец он сказал:

— Не терзайся ты за нее. Я думаю, она не пострадает. Даже уверен.

— Почему?

— Моя общая оценка обстановки.

— Понятно.

— И еще этот странный сегодняшний эпизод.

— Ты думаешь, уважение старшего сержанта Фича к генералу Эрроуби перевесит…

— Не совсем так. Но что-то между нами передалось.

— Армейская телепатия?

— Вроде того. Мне кажется… как бы это сказать… была задета струна чести.

— Чепуха, — сказал я. — Не обижайся, Джеймс, но всякий раз, как ты начинаешь выражаться по-военному, ты сразу глупеешь. Солдатский гонор, что ли, сказывается.

Мы опять помолчали. Я тоже набрал камушков и покидал их в воду, предварительно осмотрев один за другим, чтобы выяснить, не стоит ли его сохранить. Бен, наверно, скоро выкинет тот красивый камень из полиэтиленового мешочка. Может быть, запустит им в собаку. Мне стало жалко собаку.

Джеймс сказал:

— Надеюсь, тебе не кажется, что я оказал на тебя давление, заставил поступить не так, как ты считал нужным?

— Нет.

Мне не хотелось с ним спорить. Конечно, он оказал на меня давление. Но как я сам-то счел бы нужным поступить?

— Что ты намерен делать с Титусом?

— Как ты сказал?

— Что ты намерен делать с Титусом?

— Не знаю. Он, вероятно, сбежит.

— Не сбежит, если ты постараешься его удержать. Но это потребует усилий. Он говорит, что хочет стать актером.

— Представь себе, он мне об этом сообщил.

— Ты мог бы устроить его в театральное училище?

— Не исключено.

— Это будет для тебя занятие.

— Благодарю за заботу о моих занятиях.

— С этим домом ты, наверно, расстанешься?

— Какого черта мне с ним расставаться?

— Разве не лучше было бы…

— Это мой дом. Мне здесь нравится.

— Ммм…

Мы бросили в воду еще по нескольку камешков.

— Можно, я еще кое-что скажу, Чарльз?

— Можно.

— Я тут думал… ты правда не обидишься?

— Да говори сколько хочешь, мне-то что.

— Время может оторвать нас от действительности. Оно может отделить нас от людей и превратить их в призраков. Вернее, это мы превращаем их в призраков или демонов. Некоторые виды бесплодной одержимости прошлым могут создать такие подобия, а они бывают наделены большой силой, как те троянские герои, что сражались за призрак Елены.

— Значит, я, по-твоему, сражаюсь за призрак Елены?

— Да.

— Для меня она реальна. Реальнее, чем ты. Как ты можешь оскорблять несчастную страдающую женщину, называть ее призраком?

— Я не ее называю призраком. Она реальна, как всякий человек, но ее реальность лежит в другом плане. Не совпадает с порождением твоей фантазии. Ты не сумел ее преобразить. Признай, что пытался и потерпел неудачу.

На это я ничего не ответил. Да, безусловно, я пытался что-то сделать и потерпел неудачу. Но что именно сделать и что доказывает эта неудача?

— Ну вот, ты попробовал, так не можешь ли ты теперь успокоиться? Перестань терзаться из-за этой истории. Попробовать было нужно, согласен, но теперь с этим покончено, и я уверен, что ты не причинил ей серьезного вреда. Подумай теперь о другом. В армии судят за так называемое умышленное членовредительство. Не совершай этого преступления. Подумай о Титусе.

— Опять ты про Титуса.

— Виноват. Но право же, взгляни на это так: твоя любовь к этой девушке, такой она была когда-то, неожиданно обрела нечто вроде новой жизни. Неожиданная встреча с ней после стольких лет воскресила твои тогдашние чувства. Это психологический ребус, пусть и неизбежный, в нем есть свой смысл, но не тот, что тебе чудится. Конечно, сразу это не пройдет. Но через несколько недель, или несколько месяцев, ты еще раз это переживешь, пересмотришь, перечувствуешь — и избавишься от этого. Это не навек, ничто человеческое не вечно. Вечность — это наша иллюзия. Как в сказке. Пробьет двенадцать, и все рассыплется и исчезнет. И ты почувствуешь, что свободен от нее, навсегда свободен, и бедный призрак волен идти своей дорогой. Останутся только обычные обязательства, обычные интересы. И ты почувствуешь облегчение, вздохнешь свободно. Сейчас ты еще во власти наваждения, гипноза.

Джеймс говорил, склонившись над водой и бросая плоские камушки так, чтобы они отскакивали от ее поверхности; хотя при такой зыби отскакивали они недалеко. Глядя на них, я чуть не застонал — мне вспомнилось, как мы с Хартли играли в эту игру на старом пруду близ нашего дома. У нее получалось лучше, чем у меня.

Я ответил:

— Ты говоришь как будто и умные вещи, но это все сотрясение воздуха. Для любви вся эта мелкая психология не годится. Ты, видно, не способен себе представить, что любовь может быть на всю жизнь. А как раз в этом и есть чудо. Должно быть, ты никогда никого не любил так сильно.

И вдруг я вспомнил, что мне сказал однажды Тоби Элсмир в связи с моим предположением, что Джеймс, возможно, гомосексуалист. Оказывается, когда-то в Индии Джеймс был очень привязан к одному солдату, непальцу племени шерпа, который потом каким-то образом погиб в горах. Конечно, о чужих любовных делах мы ничего не знаем, а что там было у Джеймса, этого я и подавно не узнаю никогда. Чтобы загладить мое бестактное замечание, я сказал: