Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Черный холод азиатской ночи,
Вой волков в пустых холмах…
Глянешь к югу — застилает очи
Пережитый, но живучий страх.
Тяжела закатная тревога…
На мольбу не прозвучит ответ,
Коль скрестит осенняя дорога
С волчьим следом человечий след.
Нету друга; не расторгнуть круга
Этих длинных копий, черных гор,
Только в ветре, приходящем с юга,
Еле слышен тихий разговор.

Над кочевьем твоим
Поднимается дым,
И пируют враги
Под защитой тайги,
И влекут твою Борте в кусты.
Кроме вечной войны,
Не имеешь жены.
Кроме плети своей,
Не имеешь коней.
Кроме тени своей,
Не имеешь друзей.
Так на что же надеешься ты?

Мы одни, но с нами копья наши,
Нет коней, — найдем коней чужих.
Пусть они пускают кругом чаши,
Скоро горькой станет чаша их.
Мы непоправимое — оплачем,
Но пройдем во все концы дорог,
Потому что с нами Бог Удачи,
Бог Победы, копьеносный Бог.

Земля полагает пределы,
И ночь разрушает пути,
Которыми верный и смелый
Не может уже не идти,
И днем-то тропинки лукавы,
А тут по сланцу, по камням,
Две пропасти, слева и справа,
Три брода по ноздри коням.
Насколько ж сильнее природы
Короткое слово — «Иди!»
Легки переходы и броды,
И страшен лишь хан позади.
Но в белом тумане без края
Тропинки распутывать нить,
Да волчьи распутывать стаи,
Да мертвому месяцу выть.
Не лучше ли сна и покоя?
На пальцы ложится стрела,
И кони, в предчувствии боя,
Жуют и грызут удила.

Мешала уверенно травы
И желтые листья тайга,
А лунную ночи оправу
Ловила река в берега.
И путала с пеной порога;
На сопках лежали снега,
И ночи сентябрьской тревога
Изюбрам сцепляла рога.
Но все, как всегда. Почему же
Над лесом не меркнет закат?
Зачем величавые мужи
В смятеньи бегут и кричат?
И вой раздается, грозящий,
Еще небывалых волков,
И кони бросаются в чащу,
Сбивая своих седоков.
Ты видишь ли, Борте, в испуге,
В смятенье вчерашних подруг,
Волну иноходца Джамуги
И красный от крови бунчук,
И милого мужа, навстречу
Идущего с верной ордой?
Один неожиданный вечер
Тебя возвращает домой.
Ты видишь — все стало иначе,
Все сбылось, что снилось во сне.
Монгольского Бога Удачи
Ты видишь на белом коне!

С Байкала струятся туманы,
Татарская бродит луна,
Выходит на берег песчаный
И снова уходит волна.
И снова выходит и лижет
Дымящейся крови струю.
Ну, радуйся, Борте, смотри же,
Как делят добычу твою.
Казни их, не будешь в ответе,
Глумясь над невестами их,
Пусть плачут несчастные дети
Минутных супругов твоих.
И пусть над долиной кровавой
Татарская бродит луна,
Как ты, увенчанная славой.
Но все-таки Борте грустна:
Не внемлет хваленьям и стонам,
Не знает, где вправду свое…
И грозный безвестный ребенок
Шевелится в чреве ее.

Когда трещат дома в руках сибирской вьюги
И горы глыбами швыряют с высоты,
И рвутся у коней походные подпруги,
Джамуги смерть тогда припомни ты.

Серебряным седлом коням хребты натерло,
Желтела, вянула и падала трава,
И кони падали, но разрывали горло,
Последней гордости, последние слова.

И ветер их носил с Орхона до Алтая,
Он их ронял в Байкал и снова поднимал,
И за словами вслед свои вздымая,
До первой цепи гор доплескивал Байкал.

Азиатская осень невестится,
Желтый лист прицепляет на брони.
На воде — отражение месяца,
Он нигде не боится погони.

Азиатская осень богатая
Изукрасила сопки и пади.
В небе месяц воюет с закатами,
Он не будет молить о пощаде.

Осень с месяцем, весело в паре вам
Слушать песни саянских ветров,
Вам не надо бежать перед заревом
Недалеких монгольских костров.

Волки воют в степях, у костров собираются стаи.
Ночью совы кричат на ветвях, и деревья листвой потрясают,
Не война, а игра-беготня; не кончается долго игра.
Ночь темна, головой на седло, предводитель заснул у костра.

— «Налево монголы». — «И сзади монголы». —
— «А степи осенние голы,
И кони не могут нести седоков».
— «За каждой излучиной стаи волков».
— «А в каждой лощине засады». —
— «Заснул наш царевич, а жизнь дорога,
Чего вы хотите теперь от врага». —
И все зашептали: — «Пощады».

Выбит из рук окровавленный нож,
В землю воткнулся, откинут.
Долго трясла и калечила дрожь
Нож и пронзенную спину.
Волки придут мертвеца растерзать
Да окровавленный нож облизать.

На руках аркан,
На ногах подпруга,
Пощади нас, хан,
Вот твой враг — Джамуга.

Монгольские костры горели на востоке,
И в зареве костров запуталась заря,
Начальник Субутай, отважный и жестокий,
Привел мятежников перед лицо царя.
Лишь конь Джамуги рвал и думал об одном —
Зачем не чувствует он тяжести привычной
Над изукрашенным, серебряным седлом.

На руках аркан,
На ногах подпруга,
Пощади нас, хан,
Вот твой враг — Джамуга.

— Колья брошены на землю,
И в пыли конец туга.
О мой хан, мой аньда, внемли
Голосу врага.
Пусть они тебе покажут,
Пусть они тебя научат,
Как вождя солдаты вяжут,
Как холопы князя мучат.
Ты, и в чреве бывший смелым.
Ты, и в чреве верным бывший,
Знаешь сам, что нужно делать
С честь и верность позабывшим.

На небе закатном расплавилось слово
И тихо стекло в полутьму.
Джамуга смотрел, как последние головы
Катились под ноги ему.
Туман опускался над осенью парной.
Весь лагерь на время затих.
Так слушал Джамуга, душой благодарной
Последние стоны своих.
Когда-то огни затрещали упруго
И начало пламя пылать.
Пришли палачи, — то поднялся Джамуга
И дал свои руки вязать.

Лишь звезды горели на небе истлевшем,
О чем-то чужом говоря.
Стоял Темучин над костром догоревшим,
На мертвого аньду смотря.
Всю ночь он не слышал ни стона, ни крика.
Потом, оглядевшись вокруг,
На длинную пику
Всемирный владыка
Повесил девятый бунчук.

Пусть в памяти сгибли навеки
Года из войны и огня,
Но горы, деревья и реки
Остались, преданье храня.
Природа скрывает страницы
Деяний отважных и злых.
И я не могу не стремиться
На родину предков моих.