Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Призывный шум веретена,
Царевна уколола палец,
И пусть отважный принц-скиталец
Бредет теперь сквозь дебри сна
За ней. Над ним висит луна,
И небо черное без дна,
С таким отчаяньем провала,
Что даже звезды растеряло.
Вот сказка о веретене,
Но ночью думаешь о дне:
Восходе свежем, полдне жарком…
Их так недолго продремать.
Нет, лучше ночь сидеть с огарком,
Чем свет последний продремать
На тьму, да мертвую кровать.

Качается ветхая память
В пространстве речных фонарей,
Стекает Невой меж камнями,
Лежит у железных дверей,
Но в уличный камень кровавый,
Ворвались огни из подков
И выжгли в нем летопись славы
Навек отошедших веков.
Сей каменный шифр разбирая
И смысл узнавая в следах,
Подумай, что доля святая
И лучшая — слава в веках.

Земля бедна, но тем богаче память,
Ей не страшны ни версты, ни года.
Мы древними клянемся именами,
А сами, днесь, от темного стыда,
Смотреть в глаза не смеем женам нашим.
Униженный и лицемерный взор
Мы дарим чашам, пьяным винным чашам
И топим в них и зависть и позор.

Искаженная пространством бесконечность,
Может быть, не канет в пустоту.
Может быть, и детская беспечность
Не сорвется на лету.
Может быть, испивши все отравы,
Весь прошедший свет,
Ты запишешь в рукописи славы
Летопись побед.
Сжать судьбу в кулак, швырнуть под ноги,
Растоптать и снова приподнять,
Чтобы други, недруги и боги
Смели лишь смотреть и трепетать.
Чтобы тьма разверзлась под ударом,
Чтоб огни воскресли в глубине,
Чтобы все загрезили о старом
В сонном царстве, в вечном полусне.

Плывет вереница ночей,
Безлунных, не вздвоенных днями.
От черных и синих лучей
Устала и спуталась память
Ни звуков, ни песен, ни слов,
Ни мысли сознанию внятной,
Лишь сонм заблудившихся снов.
В них крови запекшейся пятна,
Обрывки знамен по углам,
Монголов тяжелые плети,
Да древние витязи к нам
Приходят из прошлых столетий.
Соблазнами древней войны
Волынка варяга напевна.
Не слишком веселые сны
Ты нам подарила, царевна.

«Беда аки в Родне» и холодно
Дружиннику в черном гробу.
И черные звезды над городом
Лелеют чужую судьбу.
А улица тянется петлею
И больно сжимает кадык,
Чтоб в полночь, от похоти светлую,
Предсмертный не вырвался крик.
И снова друзьями и сестрами
Отравлены хлеб и вода,
Вновь полночь над копьями острыми,
И снова, как в Родне — беда.

А в черном омуте такая глубина,
Что, даже утонув, ты не достигнешь дна.
Там, водорослью скользкою обвитый,
Ты звезды черные увидишь над собой
И, спящею царевной позабытый,
Там будешь жить с русалкой водяной.

Из камня расточенной веры
Никто не извлечет огня.
Весь мир окутал сумрак серый,
Но нужно дожидаться дня.
Лицо искривлено улыбкой,
А двух голубок воркотня
Висит, застыв, над кровлей зыбкой,
Но нужно дожидаться дня.
Царевна спит, веретено
В руке, и крепко спит царевна,
А нам надеждой суждено
Сквозь сон питаться повседневно.

Когда опустилась густая,
Седая, как дым, тишина,
Заветную дверь отворяя,
Боялась седьмая жена.

И снова замкнувши, боялась
Себя, тишины и людей;
И встала внезапная жалость
На сердце последней жены.

Синела ночная дорога,
Повитая облачной мглой.
Шли годы, уверенно, строго,
Семнадцатый, тридцать восьмой.

Но что-то хватало за горло,
И сзади касалось плеча,
Когда она, бледная, терла
И мыла железо ключа.

Казалось, что кем-то снаружи
На замок накинут аркан.
На синюю бороду мужа
Казался похожим туман.

Так ясно; никто не поможет,
Сторожею бродит луна,
И синие капельки мужа
Бросает в нее тишина.

А мне, потерявшему время,
Мерещится сталь топора
И в башне, заброшенной всеми
И всеми забытой, — сестра.

Мне снилась нечестная осень,
Холодная скользкая тьма.
Мне снилось, что, листья отбросив,
Деревья сходили с ума.

Нагие раскинувши сучья,
Они уверяли меня:
— На свете судьба, а не случай.
Живи, неизбежность кляня.

И счет подводили утратам,
Мешающим жить и дышать.
— Ты помнишь, как младшему брату
Спокойно ответила мать:

«Отец твой давно уж в могиле
Сырою землею зарыт,
А брат твой, давно уж в Сибири,
Давно кандалами звенит».

Мы крепко ветвями дорогу
И тропки кругом замели.
Сестра ваша молится Богу
И братьев зовет издали.

Но только молиться устала,
Все плачет и бродит одна.
Я сбросил с себя одеяло,
Я вырвался разом из сна.

И долго смотрел на озера
И горы полнощной страны,
И слушал бряцанье затвора
Под игом ущербной луны.

Я помню тело мертвеца,
И взгляд его нечеловечий,
И абрис жесткого лица
И скрытые одеждой плечи.