Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Милошевка юная сидела
В горнице прохладной и вязала.
Два прохожих стала у оконца.
Помощи ей Божьей пожелали:
«Милошевка, Бог тебе на помощь,
Для кого ты там рубашку вяжешь?
Вяжешь ли ее родному брату.
Своему ли вяжешь господину,
Милому ль рубашку вяжешь сыну?»
Милошевка им в ответ сказала:
«Бог спасет вас, путники, за ласку,
Что спросили, для кого вязанье.
Я вяжу рубашку не для мужа,
Я вяжу рубашку не для сына.
Я вяжу ее родному брату».
Путники ей тихо отвечали:
«Милошевка, не вяжи вязанья,
Брось рубашку: ни один из близких
Твоего вязанья не износит,
Выйди вон из горницы скорее,
Белый двор свой осмотри немедля,
Там найдешь ты головы любимых:
В первой — своего узнаешь мужа,
Во второй — единственного сына,
В третьей — брата своего родного».
Милошевка на ноги вскочила,
Бросила она свое вязанье,
Выбежала, бедная, из дома,
Но когда она на двор ступила,
Во дворе ей крови по колено,
И в крови той — головы любимых:
Первая — возлюбленного мужа,
А вторая — дорогого сына,
Третья голова — родного брата.
Замерла младая Милошевка
И не знает, как ей быть, что делать.
И от горя тут и от печали
Белые свои отсекла руки
И хотела оба ока вынуть.
Тут случилась древняя старушка,
Юг-Богдана милая вдовица,
И сказала Милошевке юной:
«Как ты, Милошевка, неразумна.
Для чего ты руки отрубила?
Большее перенесла я горе.
Юг-Богдан мой, господин любимый,
Девять милых сыновей имела,
Юговичей девять я растила,
Время всем пришло в поход сбираться;
У кого есть сын — его сбирает.
Кто бездетен — сам идет в отряды.
Господина старого Богдана.
И девятерых сынов любимых,
Юговичей милых снарядила,
В Косово пошли они на битву.
И немного времени минуло,
С поля Косова пришло посланье:
Старый муж мой пал в кровавой сече.
Девять милых сыновей погибли,
Девять пало Юговичей милых,
И остались девять снох на свете.
И у каждой-то снохи по внуку.
Как минула первая неделя,
Я взяла с собой вина две чаши,
Повела я девять снох с собою,
И на Косово пошли мы поле
Сыновей искать моих любимых.
Как на Косово пришла я поле,
Не нашла я там сыночков милых,
А нашла могил там черных девять.
У могил тех копья в землю вбиты,
И привязаны у копий кони.
Ни овса не надо им, ни сена.
От могилы я иду к могиле,
Лью вино на них, а их целую».

Правый Боже, чудо совершилось!
Как на Косово сходилось войско,
Было в войске Юговичей девять
И отец их, Юг-Богдан, десятый.
Юговичей мать взывает к Богу,
Просит дать орлиные зеницы
И широкие лебяжьи крылья,
Чтоб взлететь над Косовым ей полем
И увидеть Юговичей девять
И десятого Богдана Юга.
То, о чем молила, получила:
Дал ей Бог орлиные зеницы
И широкие лебяжьи крылья.
Вот летит она над полем ровным,
Видит девять Юговичей мертвых
И десятого Богдана Юга.
В головах у мертвых девять копий.
Девять соколов сидят на копьях,
Тут же девять скакунов ретивых,
Рядом с ними девять львов свирепых.
Огласилось поле львиным рыком,
Встал над полем клекот соколиный,
Сердце матери железным стало,
Не вопила мать и не рыдала.
Увела она коней ретивых,
Рядом с ними девять львов свирепых,
Девять соколов взяла с собою
И вернулась в дом свой белостенный.
Снохи издали ее узнали
И с поклоном старую встречали.
К небу вдовьи понеслись рыданья,
Огласили воздух причитанья,
Вслед за ними застонали кони,
Девять львов свирепых зарычали.
И раздался клекот соколиный.
Сердце матери железным стало,
Не вопила мать и не рыдала.
Наступила ночь, и ровно в полночь
Застонал гривастый конь Дамяна.
Мать жену Дамянову спросила:
«Ты скажи, сноха, жена Дамяна,
Что там стонет конь Дамяна верный,
Может быть, он захотел пшеницы
Иль воды студеной от Звечана?»
И жена Дамяна отвечает:
«Нет, свекровь моя и мать Дамяна.
Конь не хочет ни пшеницы белой.
Ни воды студеной от Звечана,
Был Дамяном этот конь приучен
До полуночи овсом кормиться,
Ровно в полночь в дальний путь пускаться.
Конь скорбит о смерти господина,
Без которого домой вернулся».
Сердце матери железным стало,
Не вопила мать и не рыдала.
Лишь лучами утро озарилось,
Прилетели два зловещих врана.
Кровью лоснятся вороньи крылья,
Клювы пеной белою покрыты,
В клювах воронов — рука юнака,
На руке — колечко золотое.
Вот рука у матери в объятьях.
Юговичей мать схватила руку,
Повертела, зорко осмотрела
И жене Дамяновой сказала:
«Отвечай, сноха, жена Дамяна,
Не видала ль ты такую руку?»
Отвечает ей жена Дамяна:
«Мать Дамяна и свекровь, ты видишь
Руку сына своего Дамяна.
Я узнала перстень обручальный,
То кольцо, что при венчанье было».
Мать Дамянова схватила руку.
Осмотрела зорко, повертела
И, к руке приникнув, прошептала:
«Молодая яблонька родная,
Где росла ты, где тебя сорвали?
Ты росла в объятьях материнских,
Сорвана на Косове равнинной».
Мать печально головой поникла.
И от горя разорвалось сердце,
От печали по сынам родимым
И по старому Богдану Югу.

По соседству двое подрастали,
Годовалыми они сдружились.
Мальчик Омер, девочка Мейрима.
Было время Омеру жениться,
А Мейриме собираться замуж,
Но сказала сыну мать родная:
«Ах, мой Омер, матери кормилец!
Отыскала я тебе невесту,
Словно злато Атлагича Фата».
Юный Омер матери ответил:
«Не хочу к ней свататься, родная,
Верность слову не хочу нарушить».
Отвечает мать ему на это:
«О мой Омер, матери кормилец,
О мой Омер, голубь белокрылый,
О мой Омер, есть тебе невеста —
Словно злато Атлагича Фата.
Птицей в клетке выросла девица,
Знать не знает, как растет пшеница,
Знать не знает, где деревьев корни,
Знать не знает, в чем мужская сила».
Юный Омер матери ответил:
«Не хочу я, матушка, жениться!
Крепкой клятвой я Мейриме клялся,
Будет верность слову крепче камня».
И ушел он в горницу под крышу,
Чтоб прекрасным сном себя утешить.
Собрала мать всех нарядных сватов.
Собрала их тысячу, не меньше.
И пустилась с ними за невестой.
Лишь Атлагича достигла дома,
Тотчас же их Фата увидала
И навстречу им из дома вышла,
Жениховой матери сказала,
С уваженьем ей целуя руку:
«О, скажи мне, мудрая старушка,
Что за полдень, коль невидно солнца,
Что за полночь, коль не виден месяц,
Что за сваты, коль не прибыл с ними
Юный Омер, мой жених прекрасный?»
А старуха отвечает Фате:
«Золото Атлагича, послушай!
Ты слыхала ль о лесах зеленых,
О живущей в чащах горной виле,
Что стреляет в молодых красавцев?
За родного сына я боялась,
И его я дома задержала».
От зари до самого полудня
Там на славу сваты пировали,
А потом отправились обратно.
Взяли Фату Атлагича злато.
А подъехав к дому, у порога
Спешились вернувшиеся сваты,
Лишь невеста на коне осталась.
Говорит ей ласково старуха:
«Слезь на землю, доченька родная».
Отвечает золото-невеста:
«Не сойду я, мать моя, ей-богу,
Если Омер сам меня не примет
И на землю черную не снимет».
К Омеру старуха побежала,
Будит сына своего родного:
«Милый Омер, вниз сойди скорее
И прими там на руки невесту».
Юный Омер матери ответил:
«Не хочу я, матушка, жениться!
Крепкой клятвой я Мейриме клялся,
Будет верность слову крепче камня».
Сокрушенно сыну мать сказала:
«Ах, мой Омер, матери кормилец,
Если слушать мать свою не хочешь,
Прокляну я молоко из груди!»
Жалко стало Омеру старуху.
На ноги он встал и вниз спустился,
Золото он взял с седла руками,
Нежно принял и поставил наземь.
Полный ужин сваты получили,
Повенчали жениха с невестой
И свели их в горницу пустую.
На подушках растянулась Фата,
Омер в угол на сундук уселся,
Сам снимает он с себя одежду,
Сам на стену вешает оружье.
Застонало Атлагича злато,
Проклинает сватовство старухи:
«Старая, пусть Бог тебя накажет:
С нелюбимым милое сдружила,
Разлучила милое с любимым!»
Отвечает юный парень Омер:
«Ты послушай, золото-невеста!
До рассвета помолчи, не дольше.
Пусть напьются до упаду сваты.
Пусть сестрицы водят хороводы!
Дай чернила и кусок бумаги,
Напишу я белое посланье».
Написал он белое посланье.
И сказал он золоту-невесте:
«Завтра утром, чтоб остаться правой,
Ты старухе дай мое посланье».
Лишь наутро утро засияло,
Новобрачных мать будить явилась.
Постучала в дверь опочивальни.
Плачет, кличет золото-невеста.
Проклинает замыслы старухи.
Но старуха удивленно молвит:
«О мой Омер, матери кормилец,
Что ты сделал? Быть тебе безродным!»
Дверь открыла и остолбенела.
Недвижимым видит тело сына.
Люто воет в горести старуха,
Проклинает золото-невесту.
«Что ты с милым сыном натворила?
Как сгубила? Быть тебе безродной!»
Отвечает золото-невеста:
«Проклинаешь ты меня напрасно!
Он оставил белое посланье,
Чтоб ты знала правоту невесты!»
Мать читает белое посланье.
Горько слезы льет она, читая.
Ей посланье так проговорило:
«Облачите в тонкую рубаху,
Что Мейрима в знак любви дала мне!
Повяжите шелковый платочек,
Что Мейрима в знак любви связала!
Положите на меня бессмертник,
Украшала им меня Мейрима.
Соберите парней неженатых,
Соберите девок незамужних,
Чтобы парни гроб несли к могиле.
Чтобы девки громко причитали.
Через город пронесите тело.
Мимо дома белого Мейримы.
Пусть целует мертвого Мейрима.
Ведь любить ей не пришлось живого».
А как мимо тело проносили,
Вышивала девушка Мейрима,
У окна открытого сидела.
Вдруг две розы на нее упали,
А иголка выпала из пальцев.
К ней меньшая подошла сестрица.
Говорит ей девушка Мейрима:
«Бог помилуй, милая сестрица!
Дал бы Бог нам, чтоб не стало худо.
Мне на пяльцы две упали розы,
А иголка выпала из пальцев».
Тихо отвечает ей сестрица:
«Дорогая, пусть Господь поможет,
Чтобы вечно не было худого,
Нынче ночью твой жених женился;
Он другую любит, клятв не помнит».
Застонала девушка Мейрима
И хрустальную иглу сломала,
Золотые нити свились в узел.
Быстро встала на ноги Мейрима,
Побежала, бедная, к воротам,
Из ворот на улицу взглянула.
Омера несут там на носилках.
Мимо дома гроб несли неспешно,
Попросила девушка Мейрима:
«Ради Бога, други молодые,
Плакальщицы, девы молодые,
Опустите мертвого на землю,
Обниму его и поцелую.
Ведь любить мне не пришлось живого!»
Согласились парни молодые.
Опустили мертвого на землю.
Только трижды крикнула Мейрима
И из тела душу отпустила.
А пока ему могилу рыли,
Гроб Мейриме тут же сколотили,
Их в одной могиле схоронили.
Яблоко им положили в руки.
Лишь немного времени минуло,
Поднялся высоким дубом Омер,
Тоненькою сосенкой — Мейрима.
Сосенка обвила дуб высокий,
Как бессмертник шелковая нитка.