Лев Гумилёв - Дар слов мне был обещан от природы

Напрасно биться и стараться,
Надеяться и добиваться —
Пропала сила вся моя!
Повсюду бродят злые тени.
И полное непротивленье
Засело в сердце, как змея.

Да, я хотел себя убить,
Пустую скорлупу разбить,
Усилием своих же рук.
Найти исход из страшных мук,
Из сети вырваться тугой
Такой ценою дорогой.
Вотще! Всему наперекор
Во мне — трусливый зверь! позор!
Вопит внутри меня опять
Желание существовать.
Привязанность к пустым углам,
Хоть не жил, прозябал я там,
К труду без цели и мечты,
Что терны дарит, не цветы,
К стране жестокой, что сердца
Высасывает до конца,
Живую веру иссуша,
Льет яд туда же не спеша.

Я знаю все — не стоит жить,
Не стоит жизнью дорожить.
Тебя утративши вполне,
Я знаю, что лекарство мне —
Лишь пуля в лоб. Увы! робка,
Не поднимается рука.

Вся боль, живущая со мной,
Пусть к цели движется одной:
Создать один заряд, как гром,
Собрав свои все силы в нем,
Чтоб, словно колокола звон,
Из уст проклятье вышло вон
Такое, чтобы мерзла кровь,
Сменялась злобою любовь,
Веселье делалось тоской,
Ум не пленялся красотой,
Чтоб алых губ не трогал смех,
Чтоб сон бежал с тяжелых век,
Чтоб мир тюрьмою душной стал
И плод в утробе умирал.
В тебя метнуть, любовь моя,
Хотел проклятье это я,
За то, что в жизни не цветы,
А терны мне дарила ты,
К страданью чарами гоня.
Но плачет в сердце у меня,
Как мальчик брошенный в лесу,
Желанье петь твою красу.
Ты чувств струя, ты песни звон,
Мой крик к гортани пригвожден.

Любовь три раза мне была дана.
Одна — бела, как лилия, — несмело
Из всходов и мечтаний соткана,

Как мотылек сребристый подлетела.
Ее купал в янтарных блестках май,
На облаке пурпуровом воссела

И видела повсюду только рай!
Как малое дитя, была невинна,
Цвела, как наш благоуханный край.

Пришла вторая — гордая княгиня,
Бледна, как юный месяц, и грустна,
Тиха и недоступна, как святыня.

Меня рукой холодною она
Коснулась и шепнула еле-еле:
«Нет, мне не жить, пусть я умру одна».

И, замолчав, исчезла в темной щели.
Явилась третья — дева или гриф,
Глядишь — и взгляд иной не хочет цели.

Глаза очарованьем поразив,
Вдруг ужасом меня околдовала,
Всю силу по пространству распылив.

Она утонет, думал я сначала,
В воде полночной, в тине где-нибудь.
Вдруг полымя багровое восстало.

Как сфинкс, она в мою вцепилась грудь
И, разодрав, за сердце ухватила,
И лижет кровь, сменив покой на жуть.

Шли дни, я ждал: ее ослабнет сила,
Она исчезнет — тень среди теней,
Да где там! — и на миг не отпустила.

Она то дремлет на груди моей,
Как сытый зверь когтистый и косматый,
То устремляет вновь своих очей

Взгляд полусонный, — в нем боязнь утраты,
И прямо очи в очи смотрит мне,
И тут искрится этот взор проклятый,

И яркий блеск сияет в глубине
Ее очей, и снова страх змеится,
Но вдруг, рождаясь там, на самом дне,

Мелодия блаженства сладко длится.
Я забываю раны, боль и страх,
И голос счастья в грудь мою стучится.

Моя душа, как соловей в силках,
Щебечет, бьется, рвется — бесполезно!
Мне ясен путь, хоть я иду впотьмах
Вниз, по дороге, уводящей в бездну.

Подходит мрак. Боюсь я этой ночи.
Когда повсюду сон приводит ночь,
Лишь я один сомкнуть не в силах очи.
Покоя нет, и сон уходит прочь.

Сижу один, свои тревожа раны,
Грущу и плачу, плачу и кляну,
И все мечты, одною ею пьяны,
Лишь к ней летят, хотят ее одну.

И кажется, что с этими мечтами
Моя душа летит из тела вон,
И серафимы с белыми крылами
Несут ее — и крыл я слышу звон,

А я изнемогаю от бессилья,
И бледная тоска, подсев ко мне,
Льет щедро, как из рога изобилья,
Отчаянье, чтоб стал весь мир темней.

И кажется, я в пропасти глубокой,
Средь влажной и холодной темноты,
Где вой зверей голодный и жестокий.
Где стонет лес, ветвями бьют кусты.

Я на распутье, в чаще незнакомой,
Из сердца кровь мою змея сосет;
Дорог не видно, только голос грома
С собой угрозу дикую несет.

И я — больной и слабый, утомленье,
Как тяжкий жернов, давит мне на грудь.
Бездомный, я хотел бы на мгновенье
Быть дома, в счастье тихо отдохнуть!

Я так тебя люблю и так страдаю,
Хоть надо мною издевалась ты,
Но я хочу хотя б минуты рая;
Обнять тебя — вот цель моей мечты.

Обнять тебя, прижать к груди влюбленно,
Из уст твоих нектар сладчайший пить,
Душою утонуть в очах бездонных,
У ног твоих погибнуть и ожить.

А дождь сечет, скрипят под ветром ветки,
А вихрь ревет: «Напрасно!» Дикий бред!
И сердце вдруг в грудной метнулось клетке
И вскрикнуло: «Ужель исхода нет?

Нет! Должен быть! Я никогда не струшу.
Чтоб взять хоть на мгновение ее!
Хотя б пришлось отдать мне черту душу,
А сбудется желание мое!»

И тут же что-то вдруг с меня свалилось —
Так осенью летит дерев краса,
А что-то темное в меня вселилось —
То вера в черта, вера в чудеса.

Бес нечистый, дух разлуки
И погубленной мечты,
Некончающейся муки
И душевной пустоты!

Отзовись на эти звуки.
Буду раб, невольник твой,
Весь тебе отдамся в руки,
Только сердце успокой.

На жестокие мученья
Я согласен. Так и быть!
Но хотя бы на мгновенье
Дай желанье утолить.

За одно ее объятье
Пусть горю сто тысяч лет!
За любовь ее и ласку
Дам я небо, рай, весь свет!

И он пришел ко мне. Не призраком крылатым
И не с копытами, хвостатым и рогатым
(Его обычный вид), —

А как пристойный пан, в широкой пелерине
(Как будто я его встречал вчера иль ныне):
Еврей? Иезуит?

Присел. Его лица в потемках мне не видно.
Толкнув меня в плечо, захохотал бесстыдно:
Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха!

Вот новость. Вот курьез невиданного сорта:
Пан рационалист, безбожник, кличет черта,
Какая чепуха!

Мой милый пан, ведь вы ж не веруете в бога.
Я слышал как-то раз у вашего порога —
Подслушать я мастак, —

Вы разорались так, что были конфискабль:
«Ne croyant pas au Dieu je ne croye pas au diable!» [57]
Зачем теперь вы так?

И неужели ж я — pardon [58], я не представлен,
Но догадались вы, надеюсь, кто вам явлен, —
Ужель я ближе к вам,