Николай Миклухо-Маклай - Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1872—1875). Том 1

огонь — агри

голова — келу

волосы — ука

лоб — млаймамма

нос — хус

ухо — телин

деревня — вонуахи

хижина — лумаха

прау — сауха

да — локос

глаза — мата

рот — хили

зубы — мыоро

язык — ламада

борода — альбулус

шея — алькола

грудь — летальнила

рука — мало

нога — куе

спина — мни

пальцы — мала тонга боыган

я — аку

ты — коу

он — ин

1 — са

2 — руа

3 — толу

4 — фати

5 — лима

6 — онан

7 — фиту

8 — алу

9 — сиа

10 — умаха

11 — ута амахай

12 — ута маруа

13 — ута матолу

20 — утулуа

25 — утулуамалима

100 — латха

1000 — ливунгха

Когда жара начала спадать, т. е. около 4 часов, я отправился в горную деревню. Тропинка была живописна, но труднопроходима. Пришлось лезть по уступам отвесной скалы; наконец, к самой деревушке, состоящей из полдюжины хижин, я поднялся по дряхлой, изломанной лестнице. Хижины очень мизерные и грязные. С верхней площадки вид на море был великолепен. Отсюда я уже мог увидеть высокие горы Папуа-Ковиай. Вокруг площадки стояло с полдюжины хижин. Несколько гробниц находилось на самом краю отвесной скалы, которая спускалась высоким обрывом прямо в море. Вернулся вниз по другой тропинке.

26 февраля. При попутном западном ветре направились мы часов в 7 утра к берегам Новой Гвинеи. Горизонт был обложен серыми тучами. Дождь шел часто. Ветер стал крепнуть к полудню, потом после проливного дождя заштилело. Сильная качка была крайне неприятной. Течением нас несло на север. К заходу солнца о. Ватубелла был виден еще очень ясно. К 8 часам ветер с вест-зюд-вест стал очень силен; пришлось взять по рифу у всех парусов. Ветер и волнение усиливались. Вода вливалась в мою каюту даже в окна. Ветер стал нам попутный. Налетел шквал, разорвал в клочья кливер; волной залило маленькую шлюпку, купленную мною в Гесире; она оторвалась и была унесена в море или затонула. Каждую минуту можно было ожидать, что вал вкатится с кормы и затопит урумбай. Ветер все крепчал; приходилось зажигать фонарь каждую минуту, чтобы смотреть на компас. В это критическое время я заметил, что рулевые совсем обезумели от страха, и при отблеске фонаря, который сейчас же потух, я увидел, что один из них стоит на коленях и, упрятав лицо в руки, молится, вместо того чтобы делать свое дело. Схватив револьвер, я пробрался к нему, поднял его голову и, приложив револьвер к его уху, сказал: «Завтра можешь молиться, а теперь, если не будешь править как следует, я тебе всажу пулю в лоб». Когда выстрел раздался у самого уха, рулевой понял, что, пожалуй, мой револьвер может оказаться для него более опасным, чем ветер и волны, и стал просить, чтобы я не сердился. К 12 часам снова сильный шквал с дождем привел урумбай в очень серьезное положение. Кроме дождя, который лил ливнем, волны часто заливали урумбай. Приходилось иметь постоянно наготове несколько человек для отливки. Я не был уверен, что какая-нибудь волна не зальет нас окончательно. Я, разумеется, не спал всю ночь: я не мог доверять рулевым. Так как все небо было покрыто темными тучами, то для соблюдения курса единственным средством был компас. К рассвету — новый шквал, но не такой сильный.

27 февраля. К восходу солнца я имел удовольствие убедиться, что, несмотря на плохую ночь, мы все-таки оказались очень недалеко (лишь немного севернее) от мыса Van den Bosch. Затем к 9 часам показался о. Ади. К 10 часам небо прояснилось, и свежий вест стал быстро подвигать нас вперед. Около 3 часов при сильном попутном ветре и волнении, мы прошли через пролив Nautilus, и здесь нас чуть не залило попутной волной. Зайдя за о. Ади, мы очутились как бы в большом озере. Бросили якорь. Жителей на берегу не было видно. Вечером слышны были крики, но я не уверен, что это были голоса людей, а не птиц. Ночью снова пошел дождь.

(28/II—23/IV 1874 г.)

28 февраля. Направился к о. Наматоте. Было жарко, и ветер сперва был северный, очень слабый, но, когда мы отошли от о. Ади, он переменился в вест, и вест-зюд-вест, и стало свежеть. Горы около бухты Тритон (Triton Bay) были покрыты облаками, и кругом нависло много дождевых туч. К вечеру мы подошли к Наматоте. На берегу, вдали, показался огонек, который сейчас же скрылся; вероятно, жители испугались звука барабана и песен на урумбае, которыми мои люди воодушевляют друг друга, когда гребут. При лунном свете можно было видеть, что вершины скал покрыты растительностью. В некоторых местах они представляли отвесные стены. По временам замечательно громкое эхо вторило звукам гонга и голосам людей. Группы скал, покрытые богатой растительностью, были соединены песчаными перешейками, и небольшие бухточки вдавались между скалами, представляя удобные убежища для небольших судов; действительно, серамские прау часто бросают здесь якорь. Нас окликнула небольшая пирога. Сангиль отозвался в свою очередь, крикнув свое имя, но люди долго не признавали его голоса, однако пирога подошла ближе, так как язык Сангиля был понятен туземцам. Затем другая пирога, большая, с просторной платформой, на которой сидело несколько вооруженных людей, вышла из-за другой скалы. Завязались переговоры, и, наконец, убежденные словами Сангиля и других матросов-папуасов, они подошли к урумбаю, и несколько черных фигур с громким говором влезло к нам, оставив оружие в пироге. Пока на урумбае шел оживленный, громкий разговор, на пироге послышалось несколько выстрелов; папуасы разряжали свои кремневые ружья, которые они зарядили на всякий случай. Два выстрелили, а третье ружье, несмотря на все усилия, не повиновалось.

1 марта. Прекрасное утро придавало много красоты скалам и зелени островка Наматоте и красивым горам с величавыми контурами бухты Тритон. После завтрака, вооруженный записной книгой, зонтиком и револьвером, я отправился в туземной пироге на берег. Сангиль, вооруженный старым тесаком, и Давид, с охотничьим ружьем и небольшим каучуковым ковром, сопровождали меня. Папуасские пироги следовали за нами. Высадившись у кораллового рифа, я направился к нескольким хижинам, почти скрытым зеленью. При моем приближении две-три женщины с детьми бросились в кусты. Несколько человек вышло ко мне навстречу, они привели меня к площадке, покрытой циновками, где я и поместился. Мне сказали, что радья Наматоте скоро явится.

Деревушка, в которую я пришел, почти не заслуживает этого имени. Всего там было два или три шалаша и два прау с крышей, вытащенные на берег. Шалаши были очень примитивной постройки и похожи на те, которые я видал в горах Маривелес, у так называемых негритосов о. Люсона. Несколько женщин сидело около них и приготовляло пищу. Между женщинами была одна, очень разговорчивая, из Серама, с длинными, прямыми малайскими волосами, последовавшая за своим мужем-папуасом, который вернулся из Серама. Туземцы были не особенно крепки и красивы; у многих были заметны накожная болезнь и раны. Двое-трое папуасских юношей представляли, однако, образцы папуасской красоты. Курчавые волосы, вившиеся крупными кольцами, указывали на помесь с жителями Серама и другими малайцами.