Н. Ланская - Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях

— Как-же, как-же…

— Ну, что?

— Ничего, кланяются тебе. Ах, да! — будто спохватившись, прибавила пани:-представь, какая новость; — в Волчьей волости, говорят, что-то случилось…

— Ну, так и есть! — воскликнул Петр Иванович. Что-же… что тебе сказали?

— He знаю, что именно, — говорят: неспокойно. Татьяна Николаевна говорит: Гвоздика известный взяточник и негодяй…

— Ее везде спрашивают! Что-же ты ей?..

— Разумеется, сказала, что все вздор, уездные сплетни, что ты считаешь его порядочным человеком.

— Вот уж напрасно! — сердито повернулся Петр Иванович. Ты вечно сболтнешь лишнее: a если он попадется? Ты всегда так! И сколько раз я тебя просил…

— Ах, Боже мой! почем-же я знаю, что говорить, что нет! — обиженно произнесла пани, с сердцем снимая банты.

— И удивительно, как это скоро к ним доходит, — продолжал Петр Иванович, не обратив внимания на скорбный тон жены: уж проведали!

— A разве в самом деле что нибудь есть? — спросила пани, интересуясь событием и не сдержав своего любопытства, не смотря на обиду.

— Есть то, что эти скоты ходили опять с жадобой к губернатору… Но почему Орловым это известно? — произнес он с досадой и, весь занятый этой новой подробностью дела, послал сторожа за исправником.

Из Волчьей волости шли тревожные вести. В полицейском управлении была получена бумага с надписью «весьма важное». Такую же бумагу получил председатель съезда мировых посредников, Петр Иванович Лупинский. В бумаге было сказано, «что некоторые из крестьян означенной волости дозволили себе снять с волостного старшины знак его достоинства, заперли волостное правление и не принимают никаких резонов».

Это было фактически верно, и для того, чтоб объяснить решительный поступок крестьян, я попрошу читателя вернуться в знакомую ему отчасти деревню Сосновку.

Вскоре после вторичного избрания Кулака в старшины мнимым большинством, в жизни волости случилось еще одно крупное событие: на место произведенного в «паны маршалки» Лупинскаго посредником в волость был назначен Михаил Иванович Гвоздика. Михаил Иванович приехал в Западный край с решительным намерением нажиться. Мужик, пан, еврей — для него это было все равно: разница заключалась лишь в том, что с мужиком он меньше церемонился. Тупой и грубый по натуре, невежественный почти до полной безграмотности, он уразумел одну науку — подойти к нужным людям и умел делать так, что грубая лесть его принималась за хохлацкую искренность, a дикий разгул — за ширину русской натуры. Гвоздика шел к своей цели прямо и лез на стену с тупостью вола, Бедный однодворец Черниговской губернии, неодолевший второго класса гимназии, он поставил себе задачей — поправить свои личные обстоятельства, и повернул дело в Волчьей волости так, что сам Сидор Тарасович разводил только руками, удивляясь его ловкости. На мужика свалилась удвоенная барщина: мужик был обложен оброком не только в пользу своего мифического князя, но и в пользу посредника, старшины и арендатора. Михаил Иванович был неумолим в своей логике и расправлялся с крестьянами за малейшую жалобу с такой строгостью, что отбил у них всякую охоту жаловаться. Жаловались, разумеется, на Кулака, но так как в деле выжимания соков старшина с посредником составляли одну душу, то понятно, что жалобщики, т. е. люди посмышленее и побойчее, получали, смотря по заслугам, от двадцати до шестидесяти ударов без всяких разговоров и рассуждений. Мужики еще раз убедились. что на кулака жаловаться нельзя. — Если нельзя жаловаться, то можно что-нибудь другое, — подумали они и вспомнили при этом, Бог весть где пропадавшего, Гаврика Щелкунова. В это время подошел, как на грех, такой случай: в волости проживал сын заштатного дьякона, такой же заштатный учитель одной несуществующей школы, Лука Скудельников. Это был сначала первейший приятель Гвоздики, одного с ним поля ягода, но только без разрушительных инстинктов черниговского однодворца; они вместе пили, вместе охотились и доставляли себе всякие другие утехи. Все шло, как нельзя лучше, — как вдруг между приятелями произошел неожиданный разрыв: заштатный учитель, оскорбленный за что-то старшиной, пожаловался на нeго Гвоздике. Гвоздика, находясь под влиянием старой водки в самом мрачном настроении, не только не удовлетворил обиженного, но даже и пообещал расправиться с ним на конюшне без всякого уважения к его несомненно-духовному происхождению. Понятно, что после этого не могла уже устоять никакая дружба, и дважды оскорбленный попович поклялся отмстить и Кулаку, и Гвоздике.

— Вы, ребята, чего ждете? — сказал он, собрав у себя вечером в хате знакомых нам братьев Бычковых, Филиппа Тилипута, Степана Черкаса, Ивана Хмелевского, Петра Подгорного и веселого парня Василия Крюка, из соседней деревни. — Чего ждете? ведь в правление на счет Кулака бумага пришла.

— Какая бумага? — спросил Черкас.

— Настоящая казенная бумага за печатью. Нешто не слыхали? — искренно удивился Скудельников.

— Откуда нам слышать? вот коли раскладка какая, так живо скажут, — покачал своей старой, много вынесшей головой Петр Подгорный.

— Кабы только раскладка, а то и того хуже! — вздохнул непризнанный наставник, стараясь возбудить интерес слушателей.

— Да ты говори толком, чего тянешь! — сказал с сердцем нетерпеливый Иван Хмелевский.

— Ах, братцы! — уж очень мне вас жалко-то! A не сбегает ли кто за косушкой? — переменил он тон. — Ей Богу, всего разломило…

— Какая теперь косушка ночью?! ведь выдумали..

— Сказывай, в чем дело-то! Завтра поднесем: не уйдет…

— Ну, смотрите же: завтра, так завтра! A в том дело, что коли Сидор — чтоб его черти взяли! — дослужит старшиной третье трехлетие, сказано в той бумаге, то быть ему после того дворянином, повесят ему медаль, либо какой орден, и тогда уж фью!.. засвистал Скудельников. — Тогда уж от него ни пестом, ни шестом!.. И выбирать не допустят: на век старшиной закрепят.

— Да как же это так? — спросили в один голос изумленные мужики. — Каким манером?

— Таким манером, что как утвердят его па этой должности, так уж по закону, стало быть, до конца, т. е. до самой его смерти. Вам выходит терпеть, a ему с вашей глупости богатеть.

— Да как же так, Лука Михеич?

— Наладили одно: да как же так? Говорят вам: бумага пришла, ну?

У мужиков от такой новости и руки опустились. Это было, разумеется, нелепо; Скудельников сболтнул первое, что попало на язык, почти всегда пьяный; но разве крестьяне могли отнестись критически к какому бы то ни было вздору? Они знали, что Лука Михеич человек грамотный, всякие книжки может читать, ходит в сюртуке, курит папироски, поет на в клиросе и у посредника первый гость. Ему ли не знать такой важной новости? Они ему поверили, a Скудельников, измыслив вздор, решился в своих видах поддерживать его.