Н. Ланская - Обрусители: Из общественной жизни Западного края, в двух частях

— Встаньте, встаньте! — торопливо заговорил Петр Иванович, пятясь задом к двери и не зная, уйти ли ему, или остаться.

Мужики не двигались с места.

— Встаньте, говорят вам! — крикнул он сердито.

Тот, что стоял впереди всех, Иван Свищ, медленно поднялся; за ним поднялись остальные. Привлеченные шумом, к двери подошли другие члены комиссии.

— Что надо? — обратился Лупинский к мужикам, сдвигая свои брови.

Но в эту минуту Кирилл Семенович, порываясь вперед, крикнул сиплым голосом: — Плетьми вас канальи, бунтовщики!

— Кирилл Семенович, сделайте одолжение! — проговорил прокурор и, слегка отстранив его рукою, затворил дверь.

— Ваше высокоблагородие заступитесь за старика: вторые сутки в кандалах сидит.

— Ничего не могу сделать, — строго и печально сказал Петр Иванович.

— Как перед Богом ничем не виноват, — заговорили мужики. — Сделайте такую милость, — кланялись они в пояс.

— Кроме прежней вины, господин исправник обвиняет его в новом самоуправстве.

— Какое же, Боже ты мой, самоуправство! Т. е. пальцем не тронули! только всего и сделали, что когда г. исправник надели на него медаль, то старик подошел и с согласия всех снял. И все это, верьте Богу, пристойно, — говорил стоявший впереди всех зять Подгорного. — Только они изволят кричать: — Сидор Тарасович первый старшина в губернии, a вы, говорят, перед лицом начальства бунтовщики. Какие же мы, Боже ты мой, бунтовщики — с сердечным сокрушением проговорил мужик. Только они изволят кричать: — Нагайками, говорят, вас пошлецов! A жид лендатор тут сзади вертится: — A что? я ж вам говорил, что так будет, — вот и вышло по моему! — Тогда господин начальник крикнули солдатам: — Бери их ребята! — A мы им. — чего, ваше благородие, беспокоитесь? мы вас, говорим, пальцем не тронем… В этот самый раз старик Петр Матвеевич вышел: — Вяжите меня, говорит, ваше благородие, я один виноват… Ну, тотчас его скрутили и под замок.

Ну, скажите на милость, что тут можно разобрать? — спросил Петр Иванович, выпив сельтерской воды из запаса, привезенного поваром. Прокурор сказал, что надо прежде всего ориентироваться, ища выхода из этой путаницы в законе; следователь разбирал свои бумаги, исправник, считая себя обиженным, лег на кровать и не сказал ничего. Всем, однако, было ясно, что причин бунта доискиваться нельзя, что рассуждать, кто прав, кто виноват — невозможно, потому что, очевидно, виноват кругом Гвоздика. Это был пункт, на счет которого все были согласны, и который всем хотелось обойти.

— Ну, так как же, господа, как вы полагаете? — спросил Петр Иванович после некоторого молчания, мысленно решив принять сторону крестьян, не обвиняя однако непосредственно Гвоздику. — Как вы полагаете? — повторил он.

— Помирить бы как нибудь, — ответил нерешительно следователь.

— To есть как это помирить? — спросил прокурор, который, не смотря на свои нервы, совершенно равнодушно отправлял людей на каторгу и в Сибирь.

— He тащить же их всех поголовно в острог, — пояснил свою мысль следователь.

— Однако факт на лицо: самосуд…

— По моему, кругом виноват один Гвоздика, — вдруг сказал Петр Иванович, за минуту готовый сказать совсем другое. — Вы слышали…

— A вы взгляните на предмет с другой стороны, — перебил его прокурор, желая выгородить Гвоздику, в силу его губернских связей и отношений.

— Да с какой хотите смотрите, — возразил, запальчиво, Петр Иванович, забывая всю свою осторожность и чувствуя, что его ненависть к Гвоздике растет пропорционально заступничеству за него прокурора. Ведь правда-то в том-с…

— Нет, постойте! ведь надо взять в расчет разносторонние соображения, a не то, что один голый факт. Вы говорите: правда — как будто уж лучше правды и выдумать ничего нельзя? — остановил его прокурор, думая в то же время: как-то на это посмотрят в «губернии».

— Да ведь вы слышали, каковы у них дела, — упорствовал в своем великодушии Петр Иванович, зная, что благородные роли ему всегда удаются.

— Но ведь, надо полагать, эти дела завелись не сейчас же, — заметил будто вскользь прокурор, и тотчас же, взглянув на вспыхнувшего Лупинского, прибавил, засмеявшись: — A вы полагаете, что в других волостях более порядку?

— Да, конечно…

— Итак?.. вопросительно произнес следователь вытирая перо.

— Я останусь при особом мнении, — гордо сказах Петр Иванович и стал смотреть в окно.

Наше дело осветить факты, — говорил ровным тоном прокурор, — и мы их достаточно осветим, признав Подгорного главным зачинщиком.

— A на счет старшины как? — спросил у Лупинского следователь.

— Это уж дело посредника, — с вежливой улыбкой ответил Петр Иванович, блестя беспристрастием.

— Так, стало, Петр Подгорный… начал следователь, и не успел он формулировать свою мысль, как прокурор прибавил: — препроводить с пятью другими зачинщиками в острог.

Петр Иванович шумно отодвинул свой стул.

— Итак господа, как ни тяжело, a мы свое дело сделали, — сказал он, по-видимому забывая про свое отдельное мнение.

— Ура! — закричал с кровати Кирилл Семенович и потребовал у повара лафита. Когда постановление было написано и подписано, собеседники с облегченной совестью, будто сдав грехи, стали говорить по душе, не боясь, что сказанное попадет в протокол. Все разом обрушились на Гвоздику,

И на чем только репутация человека зиждется? — пожав плечами и как бы не без зависти произнес Петр Иванович. — Я всегда говорил, что он не на своем месте!

И в жару негодования Петр Иванович привел даже 122 ст. общего положения, по которой выходило ясно, как день, что во всем виноват посредник. — Ведь если тут хоть на одну десятую правды, то «их», строго говоря, и судить нельзя! — докончил он горячо, зная лучше всякого другого, как шли дела в волости.

— Ну, полно вам, чего тут еще! — заговорил Кирилл Семенович. — Пора бы и того…

Повар подал закусить и откупорил бутылки, и Петр Иванович, стряхнув с себя нервное раздражение, сделался любезен, как у себя в гостиной. Разговор перешел на другие предметы. Прокурор оживился настолько, что рассказал какой-то забавный анекдот, который Петр Иванович хотя и знал раньше, но выслушал с таким видом и лицом, что совершенно обманул рассказчика.

Среди задушевной беседы членов комиссии, под окнами вдруг раздались вой и причитанье баб.

— Что ж делать, что делать! — произнес Петр Иванович скороговоркой и закрыл глаза, будучи не в состоянии выносить печальное зрелище.

В эту минуту вой усилился: слышалось, как кто то рыдал под самым окном.

— И чего ревут? — проговорил, с неудовольствием, прокурор, — будто этому старику не все равно, на какой печи умирать: в остроге или у себя в хате.

A того и не подумают, что он послужил искупительной жертвой целой волости с посредником во главе. — Этакую роль хотя бы и не мужику! — с нескрываемой насмешкой произнес судебный следователь.