Н Ланская - Обрусители

- Быть не может!

- Вот вам крест! - перекрестился Зыков.

- Ну, смотрите, - сказал Егор Дмитриевич: - «пан маршалок» подаст на вас новую жалобу за омрачение его чести.

- Пусть хоть самому Господу Богу жалуется! его, говорят, черти брали, всего коробило, как читал... Мне сейчас Гусев сказывал, на углу встретил... Ведь главное: он от вас этого никак не ожидал, не думал...

- Отчего? после истории с Десятниковым он должен был понять, что я так не оставлю.

- Поверьте, ничего он не понял... И вдруг такой сюрприз! Ну, штука! Вы послушайте, какая потеха с корреспонденцией была; вот уж в самую точку попала. Получил я сегодня утром газету, прочел, да так и вскочил. Говорю Игнатовичу: говори - слава Богу! Ну понимаете, не мог выдержать. - Слава Богу! говорит, ваше высокоблагородие. - A теперь давай одеваться! Положил номер в карман и иду к обедне. Становлюсь рядом с судьей Натан Петровичем и говорю ему за проповедью: - Заходите, говорю, ко мне, какой я вас корреспонденцией угощу - прелесть! - Нельзя, говорит, после обедни у нас крестины: еврейку Фейгу-Рейзу в христианскую веру приводим; я и отцом крестным... A он, знаете, религиозный такой; ну, и с попом в хороших отношениях.

- Вот этого я не могу понять: как порядочный человек может быть в хороших отношениях с протоиереем Сапиенцей? He сам ли Натан Петрович его прозвал протоевреем? По моему, ваш Натан Петрович для меня загадка, которую, признаюсь, мне не хотелось бы разгадать, - сказала Татьяна Николаевна,

- Нет, он отличный, вы его еще не узнали... Но у него должность такая...

- To есть какая же? - спросила она с удивлением.

- A такая, что он должен быть со всеми хорош, - ответил совершенно серьезно Зыков. - Председатель съезда...

- Ну, батюшка, как хотите, a с эдакой должностью поздравить нельзя! - сказал, смеясь, Орлов.

- Что же дальше, Александр Данилович? - спросила Татьяна Николаевна, заметив, что Зыков как будто, обиделся. - Натан Петрович сказал, что у них крестины...

- Ну, да! мне, говорит, к вам нельзя, a заходите вы к протоиерею, там при всей публике прочтете: литературно-православное утро выйдет, смеется. Он, знаете, эдакий меткий, ну и, разумеется, тотчас понял... Идем к протоиерею; у него пирог на столе, сам в фиолетовой рясе, борода расчесана, попадья в клетчатом платье со шлейфом, исправница с судейшей на диване, как двуглавый орел - головами врозь... Полиция, юстиция, министерство просвещения в лице Сосновича - словом, весь синедрион - все тут около пирога хлопочут. Выбрав удобную минуту, я вынимаю газету и громко, знаете, говорю: - Вот, говорю, господа, корреспонденция из нашего города, не угодно ли прочту? Все так и встрепенулись, исправник даже жевать перестал.

- Сделайте одолжение! кричат, - весьма интересно: на лицах волнение неописанное. Про всех, говорю, господа, есть. - И про меня? - спрашивает, безмятежно улыбаясь, Соснович, подходя ко мне боком.

- Про вас, говорю, больше всех. - Верно опять Орлова? - подмигивает протоиерей судье Ивану. Тот в знак согласия закрывает глаза. Ну, стал читать. Читал с чувством, останавливался на запятых, на точках, на всех знаках препинания. Прочел и спрятал газету в карман.

- Ну, и что же? - спросила Татьяна Николаевна.

Шум поднялся невообразимый, все разом заговорили, даже про пирог и про православную веру забыли. Пшепрашинский вопит, потрясая рюмкой: - это клевета, оскорбление целого присутствия...

- Диффамация, - подсказывает Натан Петрович, нарочно подливая масда в огонь. - Клевета, позорящая честь! хрипит исправник. Подайте доказательства! - Эдак можно кого угодно обвинить! говорит протоиерей, и среди всего этого шума только один Соснович, сохраняя свою блаженную улыбку, говорит мне на ухо: - Ах, вы шутник, шутник! - a про меня-то и ни слова! - Погодите, говорю, будет и про вас: не уйдете! Оставил их в смятении великом и ушел.

Ничего, пусть потревожатся, сказал Егор Дмитриевич. - Толку, разумеется, большего не выйдет, но хоть осторожнее будут. A то, ведь, всякое чувство меры потеряли.

XIX.

Когда Петр Иванович вышел к чаю, у Мины Абрамовны навернулись слезы: до того он казался расстроен. «Пан маршалок» мрачно сел за стол и, выпив один стакан, против обыкновения без сливок, сказал, что больше не хочет. Все старания жены как-нибудь его развлечь, не принесли никакого результата; но вышло еще хуже, когда, прибегая к последнему ресурсу, она вдруг заиграла какой-то модный марш. Услышав эти громкие, торжественные, с непрерывным, оглушительным гулом педали звуки, Петр Иванович нервно вздрогнул и с шумом отодвинул свой стул, проговорив с досадой:

- Сделай одолжение, душенька, перестань, и так голова трещит...

Мина Абрамовна покраснела и, оборвав свой марш на полутакте, не говоря ни слова, закрыла рояль.

Прекратив музыку жены, Лупинский, несмотря на поздний час, послал за г. Скорлупским, который один имел способность приводить его в нормальное состояние. Это был своего рода digitalis против усиленного сердцебиения «пана маршалка». Потолковав с полчаса о корреспонденции с г. Скорлупским, который, в свою очередь, успел уже потолковать о том же с судьей Иван Тихоновичем, Петр Иванович заметно приободрился: всякое развлечение, всякое уклонение в сторону от гнетущего беспокойства мгновенно поднимало его упавший дух. Перекрестив на сон грядущий детей, он пошел спать, подумав с большим облегчением, что утро вечера мудренее. И действительно, он не только скоро уснул, но даже проспал дольше, тем следовало, и все, что вчера казалось ему таким смутным, запутанным и даже угрожающим - и прибытие нового губернатора, и корреспонденция, и забракованный Марголин, и принятый Десятников, - все показалось совершенно простым и ясным, и когда яркое январское солнце пробралось своими косыми лучами в широкие щели неплотных ставней, с него соскочила всякая боязнь. Теперь он знал, что делать, сказав самому себе: «что он не поддастся, что доказательств нет»; он надел мундир и решительным, бодрым шагом, высоко держа голову и раскланиваясь по дороге направо и налево, отправился в заседание присутствия. Его еще вчера пасмурное лицо не сохраняло никаких признаков волнения: оно было только торжественно и строго. Поздоровавшись с тленами, стараясь не смотреть на Зыкова и, в тоже время, почти против води замечая каждое его движение, он открыл заседание. Подождав, пока затих последний звук придвигаемого стула, Петр Иванович поднял голову, оглядел всех членов и, вынув из бокового кармана знаменитый номер «Недельного Обозрения», произнес с своей торопливой манерой:

- Вероятно вы, господа, уже слышали об оскорбительной статье под заглавием: «Курьезы последнего набора», направленной против членов воинского присутствия...

- He всех, - сказал громко Зыков. - Есть такие, которым оскорбляться нечем.