Н Ланская - Обрусители

- Я нахожу, - продолжал Лупинский, не обращая внимания на Зыкова и делая ударение на местоимении. - Я нахожу, что это оскорбление не должно остаться безнаказанным и, с своей стороны, предлагаю подать коллективную жадобу прокурору.

- Так, пане добродзие, так! - вскричал доктор Пшепрашинский и хотел что-то продолжать; но «пан маршалок», уняв строгим взглядом его несвоевременный восторг, докончил также строго и внушительно:

- Я предлагаю привлечь к ответственности за диффамацию по 1039 ст. автора корреспонденции, Орлову, её пособников и редактора газеты... Как вы, господа?.. обратился он к членам, обводя глазами стол.

- Все члены, за исключением Зыкова и отсутствующего депутата от сословий, в молчании наклонили головы.

- Составьте протокол, - обернулся «пан маршалок» в сторону Скорлупскаго, раздражаясь и почти страдая от насмешливой улыбки Зыкова, которая его преследовала.

Г. Скорлупский приготовился писать.

- Я протестую против оскорбительности статьи и не считаю себя оскорбленным, - сказал, тем же отчетливым тонем, ротмистр Зыков и что-то записал у себя в книжке.

Г. Скорлупский заскрипел пером.

И не успели члены перейти к текущим делам, как уже весть о жадобе и о суде, - подслушанная заседающим тут по соседству членом опеки, - перешла в сени, где толпились евреи, пробежала волной по площади, захватила на пути трактиры и лавки и часа через два, весь город знал, что «пан маршалок» отдал под суд Орлова и ротмистра Зыкова,

Корреспонденция и набор произвели обычную в таких случаях сенсацию в обществе. Сторонникам Петра Ивановича пришлось поработать не мало: доктор Пшепрашинский доказывал, выходя из себя, что если «пан маршалок» захочет, то не только Татьяну Николаевну или Зыкова, но кого угодно может выслать в 24 часа из города; судья Иван Тихонович подыскивал статьи, приводил известные ему кассационные решения; г. Скорлупский достал какой-то особенный свод законов, в котором нашлось указание, что Татьяну Николаевну можно притянуть к суду даже по двум статьям; но Лупинский был великодушен и сказал, поблагодарив Скорлупскаго за усердие, что пока достаточно одной. Он заперся у себя в кабинете, спустил шторы чтобы уже решительно ничем не развлекаться и стал что то строчить, и когда, настрочив страниц десять, наконец, поставил последнюю точку, то поднял глаза к потолку и, облокотясь на стол, задумался. Бог знает, что пробегало у него в голове: дошел ли он до того, что сам верил, будто все им написанное сущая правда, или, заботился больше всего о том, как бы не провраться? С некоторых пор он чувствовал, что в нем словно порвалась какая-то струна, которая прежде удерживала его от грязных и дурных дел; теперь он стал способен на что угодно и, не разбирая средств, пользовался всем, что попадало под руку.

XX.

Прошло две недели, и волнение, начинавшее понемногу затихать, вдруг снова поднялось, когда в «Судебном Вестнике» появилась заметка, сообщающая о привлечении к суду по 1039 ст. жены надворного советника, Орловой, воинского начальника ротмистра Зыкова и редактора «Недельного Обозрения» коллежского асессора Кандаурова.

У Орловых собралось человек пять. Пришел Зыков в настроении, которое Татьяна Николаевна называла «на несколько градусов упавшим». Он ожидал, что корреспонденция перевернет все верх дном, его вознесет, a членов повергнет в прах и вдруг, прочитав заметку о привлечении себя к суду, пришел в большое негодование. Он даже охладел к самой корреспонденции и, втайне негодовал на Татьяну Николаевну.

- И опять-таки скажу, - продолжал начатый разговор с Егором Дмитриевичем Зыков, - что пользы не будет никакой: прочтут, узнают, что в таком-то городе есть взяточники, и скажут, как Захар Обломов про клопов: a как же в благоустроенном государстве без взяточников? Поверьте, что толку не будет...

- Т. е. их не вышлют в Сибирь, хотите вы сказать?

- Даже из службы не выгонят! У нас, ведь, все так: никогда не знаешь, что выйдет: за одно и то же дело могут орден повесить и под суд отдать... Польза! Даже смешно сказать! - воскликнул он с горечью.

- Но польза уж та, - сказала Орлова, - что факт указан, что не все молчат, и сами же вы говорите, что они станут осторожнее... Достаточно пока и того, что в их среде образовался раскол: они станут слабее.

- Так, так, Татьяна Николаевна: divide et imрara! - сказал Шольц, услыхав её последние слова. (Он входит в комнату).

- Еще до этого далеко, - ответил ему, здороваясь, Орлов и усади рядом с Зыковым.

- A вы знаете, вас под суд? - сказал Шольц Татьяне Николаевне.

- Как же! Прежде всех Степан доложил; - «вас, говорит, барыня, производитель в острог хочет»... Ну, и прекрасно, - отвечала она Зыкову: - пусть, говорите вы, ничего не выйдет, пусть их всех наградят, a меня и вас под суд...

- За что же меня, помилуйте?

- Нет, непременно и вас! Но разве можно молчать при виде таких вопиющих фактов, как этот случай с Десятниковым? Потому-то мы никогда и не можем довести никакого дела до конца, что, после первой попытки, ждем непременно удачи, требуя таких результатов, каких желаем сами. Чуть не вышло по нашему, у нас тотчас пропадает охота продолжать начатое, опускаются руки и в то же время, как мы кладем оружие, утомившись и ни чего не сделав. такие неутомимые бойцы, как Лупинский, соединяются плотнее и действуют с удивительным согласием... Возьмите хоть эту несчастную корреспонденцию: если к ней и относится кто снисходительно (ни в каком случае, однако, не оправдывая корреспондента, потому не женское дело), то потому лишь, что она интересна, как своего рода скандал, как пикантная новость, a заглянуть поглубже никто и не подумает... Вы только посмотрите на эту разрозненность, на ту, почти, враждебность, с которой мы относимся друг к другу, тогда как они...

- A все это, господа, потому, - сказал Егор Дмитриевич, - что они защищают себя, a вы взялись защищать то общее дело, в которое умные люди уж и верить перестали... Теперь за Лупинскаго все, - продолжал он, - тут и Гвоздика, и Соснович, и опека, и полиция...

- Ну, да! И его выгородят, a я останусь в дураках, - сказал Зыков, вставая и принимаясь ходить.

- Знаете, Александр Данилович, - сказала ему Татьяна Николаевна, - есть случаи, когда честнее и даже умнее - извините за парадокс - остаться в дураках .. Я, по крайней-мере, этого не боюсь.

- Да и я не боюсь, a вот увидите, чем все это кончится: недаром Натан Петрович говорит...

- Натан Петрович прекрасный человек, - возразила Татьяна Николаевна, - но я не всегда верю тому, что он говорит. Мне кажется, что он говорит одно только затем, чтобы на следующий день сказать совсем другое...

В эту минуту вошел Комаров, a за ним Колобов.

- Вы слышали? - спросил осторожно Комаров, здороваясь с Татьяной Николаевной.