Ивлин Во - И побольше флагов

Время от времени он исчезал из мира цивилизации, после чего возвращался с рассказами, которым никто особенно не верил, – о том, например, как он выполнял задания секретной полиции в Боливии, как давал советы императору Азании относительно необходимости модернизировать его страну. Бэзил взял в привычку как бы вести самостоятельные кампании, выпуская собственные ультиматумы, распространяя собственные пропагандистские листки, окружал себя и свои действия собственноручно изготовленной темной завесой. В мире пассивных и ленивых гражданских лиц он являлся шумным меньшинством численностью в одного человека. Частная же его жизнь протекала внутри системы, не брезгующей методами давления и умиротворения, агитации и шантажа, к чему он привык и приспособился, и хотя никаких дальних целей, кроме цели поразвлечься, он не имел в виду, жизнь его развивалась в направлении, как бы параллельном нацистской дипломатии: как и в последней, успех его обеспечивала мирная, упорядоченная и полная достоинства жизнь вокруг. В новом, скрытном, напряженно-деловом и хаотичном мире первых дней войны Бэзил впервые почувствовал себя неуютно. Все равно как находиться в Латинской Америке во время переворота, будучи не англичанином, а латиноамериканцем.

К концу сентября беспокойство Бэзила усилилось. Страх перед налетами, казалось, на время отступил, и те, кто по собственной воле бежал из Лондона, начали возвращаться, делая вид, что отправлялись в загородные свои дома лишь затем, чтобы проверить, все ли там в порядке. Жены и дети бедноты также возвращались стайками на свои опустошенные эвакуацией улицы. Газеты писали, что поляки держатся, что их кавалерийские части проникают в глубь германской территории, что враг уже сейчас ощущает нехватку моторного масла, что Саарбрюккен через день-другой будет занят французами; дежурные патрули добирались до самых глухих деревенек королевства и бродили там, проверяя, не закуривают ли трубки мужчины, выходя из пивных; те из лондонцев, которые не так быстро обрели новые привычки домоседства, все еще передвигались в темноте из одного увеселительного заведения в другое, делая это на ощупь, узнавая, туда ли попали, по пуговицам швейцара; вращающиеся темные двери открывали вход в волшебную сказочную страну, и они вновь ощущали себя детьми, которых с завязанными глазами ведут к сияющей рождественской елке. Список уличных происшествий угрожающе пополнился; ходили слухи о разбойниках, набрасывающихся на пожилых джентльменов чуть ли не при входе в клуб или избивающих их до полусмерти на Хей-Хилл.

Все приятели Бэзила были заняты поисками работы. Некоторые, сознательно или бессознательно желая подстраховаться, пытались вновь, как встарь, пристроиться к какому-нибудь военизированному объединению; были такие, как Питер, которые в ранней юности, повинуясь прихоти отца, убили несколько драгоценных лет на службе в регулярных частях; другие, как Фредди, приписанные к йоменским добровольцам, которые в обычное время судействовали или заседали в совете графства, считая это непременными обязанностями сельского жителя, теперь надели военную форму и тем, казалось, решили все проблемы. В последующие месяцы, бездействуя и тоскуя на Ближнем Востоке, они преисполнятся завистью к тем, чей выбор службы оказался более разумным и взвешенным, в настоящий же момент они испытывали завидное спокойствие и удовлетворение. Остальные были обуреваемы жаждой хоть какой-то деятельности на благо общества, пусть даже самой им не подходящей. Одни формировали санитарные отряды и просиживали долгие часы в ожидании жертв воздушных налетов, другие заделывались пожарными или брали на себя работу мелких клерков. Ни одно из этих достойных занятий не прельщало Бэзила.

Он принадлежал к тому типу мужчин, который, будь жизнь в Англии такой, как рисуют нам приключенческие романы, был бы на этом историческом этапе международных отношений наиболее востребован. Бэзил был бы препровожден по неприметному адресу в Мейда-Вейл и представлен худощавому человеку с изборожденным шрамами лицом и пристальным взглядом серых глаз – одному из тех, чья жизнь и работа покрыты тайной, а имя неизвестно публике и не фигурирует в газетах, чье появление на улице остается никем не замеченным и о существовании которых знают только правительство и главы секретных служб иностранных государств…

«Присаживайтесь, Сил. Мы с интересом следим за вами давно, еще со времени той истории в Ла-Пасе в тридцать втором. Вы, конечно, мерзавец, но я склонен считать, что в настоящий момент страна нуждается в таких мерзавцах. Полагаю, вы готовы на все?» «Да, я готов на все». «Я так и думал. Вот что вам поручено выполнить. Сегодня в четыре тридцать вы должны прибыть на Аксбриджский аэродром. Там вас встретит человек и даст вам паспорт, после чего вы продолжите путешествие уже под именем Бленкинсопа, владельца табачной плантации в Латакии. На пассажирском аэроплане вы в несколько этапов доберетесь до Смирны, где остановитесь в “Мирамар-отеле” и станете ждать дальнейших распоряжений…»

Приказ был бы ясен и четок, и Бэзил, чья жизнь до этого времени имела большее сходство с приключенческим романом, чем у большинства людей, подсознательно и ожидал чего-то в этом роде. Но ничего подобного он не дождался. Вместо этого поступило приглашение от сэра Джозефа Мейнверинга позавтракать с ним в Клубе путешественников.

Такие завтраки с сэром Джозефом в Клубе путешественников за годы и годы составили некую серию памятных вех на шедшем под уклон тернистом пути Бэзила. Там числились завтраки, посвященные выплате четырех крупнейших его долгов, завтрак по поводу его вступления на политическое поприще, завтрак, на котором рассматривались возможности двух достойнейших профессий, завтрак, когда обсуждалась угроза разрыва с Анджелой Лайн, Завтрак украденных изумрудов, Завтрак кастетов, Завтрак последнего чека Фредди – каждый из этих завтраков мог бы стать как темой, так и заголовком предназначенного широкой публике романа.

До сих пор пиршества эти проводились в уединенном уголке и à deux [20]. Завтрак поступления в гвардию был событием куда более значительным, и целью его являлось знакомство Бэзила с неким подполковником Ударного гвардейского пехотного полка бригады, который, как ошибочно полагал сэр Джозеф, ему, сэру Джозефу, симпатизировал.

Сэра Джозефа подполковник знал довольно плохо и приглашением на завтрак был удивлен и слегка встревожен, ибо исток испытываемого им недоверия коренился не в беспристрастной оценке тех или иных качеств сэра Джозефа, чего можно было ожидать, а, как это ни парадоксально, в страхе подполковника перед политиками и дельцами. Всех политиков подполковник считал не то чтобы олухами, а скорее хитрецами. Каждый из них, включая даже сэра Джозефа, виделся ему эдаким ренессансным титаном тонкого интриганства. Дружба и согласие с такими людьми обеспечивают успех и продвижение по службе, но малейшая размолвка – и вот вы уже никто, не оберешься позора и поношения. Для простого солдата – а уж кто как не подполковник имел право на это почетное звание – единственно верной и безопасной тактикой было избегать людей типа сэра Джозефа. А сталкиваясь с ними, следовало держаться с неизменной и откровенной сдержанностью. Таким образом, верность дружбе с Синтией Сил создала для сэра Джозефа двусмысленную ситуацию, в которой он сейчас и пребывал: человека, вызывавшего у сэра Джозефа глубокий и давний ужас, надлежало представить (с видами на протекцию) человеку, который и сам сейчас испытывал подобие страха.