Франсиско Веладо - Кокосовое молоко

— Да, крестная, то же самое рассказывает мой дедушка, Он говорит, что нана вашей милости усвоила все уловки мистера Каспера.

— А что! Так и ты должна поступить, Танчито.

— Да, крестная, но только не сейчас. И… и… и… прошу вас, скажите моей нане, что я еще не гожусь…

— Для чего не годишься?

— Чтобы идти в Сонсонате… служить.

— Почему?

— Потому что меня хотят отдать в няньки. А я еще совсем маленькая!

— А, глупышка! Неотесанная ты еще. Ха-ха-ха! Потом поговорим об этом. Ты еще узнаешь, что такое цивилизация.

Ну? Что я вам говорил! И такие они почти все. Среди них есть дочери англичан, итальянцев, янки, немцев, евреев, французов, кого угодно. Они отличаются одна от другой типом своей наружности и склонностями. Есть такие, которые говорят лишь о том, как обзавестись землей, другие толкуют лишь о музыке, о деньгах, о вещах недостижимых, о модах либо о любви. Есть такие, которые помешались на мужчинах, есть отменные служанки. Есть плясуньи, певуньи, драчуньи, выпивохи. Есть среди них и замешанные на «кокосовом молоке», у которых всякой крови понемногу.

Сейчас вы познакомитесь с остальными женщинами, присутствующими на празднике.

Для танцев, как того требует праздничный обычай, пришлось соорудить из ветвей два навеса. Под одним отплясывают молоденькие девушки. Это модницы, они танцуют только фокстрот и танго, только современные танцы. Под другим собрались исключительно матроны. Они хранительницы традиций, им по вкусу тунко де монте, панадеро и венадо — танцы старинные и удивительно красивые.

Как раз в эту самую минуту — воздадим хвалу всевышнему — один из музыкантов по просьбе всего собрания играет на маримбе [14] Маримба — индейский ксилофон. панадеро. Ньо Сиприано Пулу, поэт, аккомпанирует ему на гитаре и поет куплеты.

Начинается танец.

Маримба повторяет мелодию напева. Женщины в ожидании, когда их пригласят, перебирают ногами, ерзают и кокетливо поглядывают на мужчин.

Сеньора Тона делает вид, что смущена. Она не хочет танцевать. «Нет, нет, не пойду».

Враки! Старая через силу себя сдерживает, но у женщин считается хорошим тоном скрывать от нас, мужчин, свои желания. Наконец, нья Тона встает и пляшет. Получается это у нее достаточно хорошо, ибо в лучшие времена почтенной сеньоре было не занимать веселья. Есть и другая причина, почему она пользуется всеобщим вниманием: у нее две очаровательные дочки, одна от француза, другая от немца.

Раздаются аплодисменты.

Ньо Сиприано тотчас запевает опять, вызывая того, кто будет танцевать с нья Тоной:

Снова аплодисменты.

Все очень любят ньо Липе за то, что он добрый… даже, может быть, излишне добрый. У него четыре дочери, и все разных кровей… Но что это я, право, болтаю? Не будем злословить без достаточных причин, лишь только потому, что у его девочек кожа того матового оттенка, который столь отраден для глаза. Ньо Липе не заставляет себя долго просить. Он подбегает к нья Тоне, нахлобучивает на нее свою шляпу в знак того, что «помолвка» состоялась, и тут же шлепает ее ласково пониже спины. Танцуют они необыкновенно старательно, выделывая замысловатые фигуры. Гитарист поет:

Да, правы мы, старики, тысячу раз правы, когда не признаем новомодные танцы. Ибо, по правде говоря, куда больше поэзии здесь, в беседке у мамаш, чем там, в беседке у модниц. Кроме того, куплеты панадеро на редкость красивые, и, хотя они и старые, еще никому не удалось сочинить лучших. Их сложил ньо Чема Кахуль, был такой поэт в Исалько, его помнят во всех селениях департамента Сонсонате.

Это ньо Сиприано поет, чтобы ньо Липе вышел из круга — его место должен занять другой танцор.

Ньо Чепе Риос, старинный друг нья Тоны, счастлив без меры. Он приветствует ее игривым комплиментом: «Тигуалакски́я на́кат пу́лу». Касаясь одной рукой земли, скособочившись, он изображает петуха, который обхаживает курицу, волоча за собой крыло. Здорово выходит это у ньо Липе. Все хохочут до упаду. Тогда, вдохновленный успехом, он выкидывает новый номер. Бедная нья Тона, ей приходится снести несколько клевков в голову, точно она и в самом деле курица!

— Вот так, сеньоры, именно так надо праздновать День исконной расы. Нам, коренным индейцам, не по душе танцы, в которых мужчины танцуют в обнимку с женщинами.

Человек, которому принадлежат эти разумные слова, — муниципальный секретарь, вы с ним уже знакомы.

— Пусть выкинет какую-нибудь штуку! — кричат те, кто хлебнул чичи, хлебнул ее побольше, чем сам секретарь.

— Да, да. Пускай выкинет какую-нибудь штуку секретарь.

— Ладно, сеньоры, ладно. Иди сюда в круг, сеньора Чепита. Вот так. А вы, сеньор музыкант сыграйте-ка нам «Эль сапатеадо».

Когда мелодия обрывается, у секретаря уже готова импровизация:

Но секретарь только лишь оратор и не знает, как закончить. Он, сама предусмотрительность, не подумал о чертовой рифме. К счастью, ньо Сиприано, поэт, скорый на рифму, оказывается рядом и вытаскивает его из лужи:

— Очень хорошо, очень хорошо, — благодарно говорит секретарь. И, чтобы загладить свой провал со стихами, взгромождается на табурет, просит двойную порцию и… как обычно — Сеньоры, достаточно обратить свой взор к небесам или к любому из чудес мироздания, чтобы уразуметь в один миг, сколь бесчисленны блага и выгоды, которыми нас дарит Науисалько. В самом деле…

Но тут оратор смолкает, потому что в беседке молодняка приключилась какая-то неприятность.

Женщины визжат. Мужчины; наоборот, оживились, говорят громко и возбужденно. Кое-кто из молодых людей аплодирует, а некоторые даже заключают пари.

— Ставлю своего белопегого боровка, что Койолито ему покажет.

— Идет. Я говорю, что победит Кучумбо.

— Чем отвечаешь?

— Своей бурой телкой.

— По рукам. Поглядим, что будет.

А случилось то, что повздорили меж собой после очередного «фокса» два сеньорито, в ход пошли отборные ругательства, а потом, как водится, кулаки. В потасовке у одного из молодцов был расквашен нос. Разбившись на группки, сеньорито обсуждают меж собою происшествие, Причиной всему женщина. Да вот она.