Йордан Йовков - Старопланинские легенды

Дедушка Руси перевел взгляд на горы. Глаза его ничего не видели, руки дрожали.

Когда он опять поглядел на конак, орда башибузуков уже стала в круг, а шесты с головами стояли посреди площади, вбитые в землю. Словно чудовищные, зловещие побеги поднялись из снега.

Закричал глашатай — голосом, глухим от страха и боли: пусть каждый подходит, опознает.

Никто не вышел. Тогда жандармы пошли по домам, стали стучать в двери. Увидали дедушку Руси на скамейке, потащили. Он подошел, трепещущий, бледный как смерть. Поднял глаза, увидел голову на первом шесте, узнал. Земля стала уходить у него из-под ног. «Милуш!» — чуть не крикнул он, но крик застрял в горле. Он проглотил слезы, взял себя в руки. Прошел мимо всех шестов, осмотрел их, обернулся, взглянул на пашу. Взгляд холодный, спокойный.

— Знаешь ты их? — спросил паша.

— Нет, ага, не знаю. Никого не знаю.

И пошел к дому, высокий, статный, с волосами белыми, как снег на горах. Глядел перед собой и молчал. Когда проходил мимо мастерской Милуша, сердце его сжалось. Черный ворон сел на верхушку тополя и закаркал. А внизу, за дощатым забором, под яблоней, кто-то глядел в щель на конак. И дедушка Руси услыхал голос Люцы:

— Господи боже, ведь это он… Милуш, милый мой Милуш!

Дедушка Руси услыхал, но не вздрогнул, не обернулся.

Опять весна, опять зеленеют поля, опять прекрасны Балканские горы. Дедушка Руси сидит на скамейке и думает: «Зачем все это было?» Мастерская Милуша закрыта, молотка не слышно. Вечером мимо проходит Люца, возвращаясь от колодца, и сдержанно, тихо — как будто для того, чтобы только он слышал, — говорит:

— Добрый вечер, дедушка Руси!

Ходит к нему и Додованяк. Как-то вечером, когда горы потемнели и над ними загорелись звезды, он шепнул дедушке Руси:

— Приезжал большой начальник в Сливен; велел головы парней убрать, чтоб не валялись в мусоре, и похоронить их. И похоронили их на болгарском кладбище… Вечером хотели наши болгарки пойти, свечи поставить. Так не пустили. Жандармам приказали не пускать никого. А как смерклось…

Додованяк еще больше понижает голос:

— А как смерклось и стало совсем темно, с неба спустились лампады. Люди мне рассказывали, дедушка Руси, которые сами видели — своими собственными глазами. На каждую могилу по лампаде. Как звезды…

— Добрый вечер, дедушка Руси, — говорит Люца, проходя мимо.

И дедушке Руси чудится, что этот самый голос, но давний, далекий, произносит: «Милуш, милый мой Милуш!» И замирает, все больше и больше слабея, как будто это Громовец повторяет семикратный его отголосок.

Тополь, старый столетний тополь, словно пробудившись ото сна, начинает шевелить листьями, качать ветвями, шуметь.

Козы Мартинова сына Марина часто проходили мимо Постоловых мельниц. Весь лес звенел тогда от бубенцов. Были маленькие медные певучие бубенчики, были и большие железные колокольцы, бьющие редко и протяжно, как колокола. Иногда все эти бубенцы звенели так громко и бестолково, что можно было подумать — стадо, испугавшись волка или медведя, кинулось вниз и вот-вот посыплется прямо на мельницы. Но этого не случалось. Козы проходили мимо невидимые, бубенчики мало-помалу замолкали, и только побрякиванье какого-нибудь большого бубенца слышалось еще где-то далеко на обрыве, там, где кончался мелкий граб и начинались высокие буки.

Так бывало всегда. Но как-то утром, только взошло солнце и роса еще блестела на траве и листьях орешин, перед нижней мельницей остановился большой черный козел. Бубенцы слышались неподалеку, и было ясно, что козел этот отбился от Маринова стада. Крестьяне, таскавшие мешки на верхней мельнице, видели, как он стоит на одном месте, словно боясь переступить черную тень, отбрасываемую орешиной поперек поляны. Вскоре они увидели там Женду. Она стояла возле козла, кормила его с руки хлебом и смеялась.

Спустя немного появился и Вырбан. Увидев мужа, Женда немного смутилась, перестала кормить козла и ушла от солнца в тень орешины. Вырбан даже не заметил ее, не видел и козла. Первой его заботой было поглядеть на верхнюю мельницу; увидев, что там стоят распряженные телеги, а к нему никто не едет, он почувствовал в сердце змеиный укус зависти. Еще больше потемнев лицом, он повернулся к своей мельнице. Тут он увидел козла, услыхал бубенцы в лесу и понял, что это идут козы Мартинова сына Марина. Вырбану опротивели люди. Козел не сделал ему ничего плохого, но Вырбан вдруг на него обозлился, поднял камень и шуганул его. Козел сделал небольшой круг, затряс рогами, будто кому-то угрожал, и остановился. Вырбан, не обращая на него больше внимания, вошел в мельницу.

Его опять одолели тревожные мысли. «Все так и прут к старому хрычу, будто сговорились, — подумал он. — Слава прошла, будто он жернов хорошо кует да мелет мелко. Коли в этом дело, так жернов-то ковать и я умею!» Все больше распаляясь, он вошел в комнату и стал искать на полках молоток.

А на дворе Женда, подманив козла, стала опять кормить его с руки хлебом. Она смеялась. Ей было весело, и, чтобы ее видели другие, она оборачивалась, поглядывая в сторону верхней мельницы. И не козел боялся ее, а она — его. Протянет одной рукой хлеб, а сама отстраняется, изогнувшись дугой, готовая ежеминутно пуститься наутек. Впрочем, кто знает — может, Женда вовсе не боялась, а ей просто нравилось делать вид, будто она боится. Сарафан плотно облегал ее упругое тело; одна коса все время падала ей на грудь, и она нетерпеливо откидывала косу назад. Волосы у нее были длинные: за спиной косы доходили до колен, как две черные змеи.

Найдя молоток и остановившись посреди мельницы, Вырбан принялся рассматривать его со всех сторон. Потом отложил в сторону и стал снимать жернов, чтобы подковать его. Конек на верхней мельнице трещал как помешанный, заставляя торопиться. Женда вошла, взяла ведро, снова вышла — Вырбан даже не взглянул. Обхватив жернов обеими руками, подставив ему поясницу, стал снимать. Жернов был тяжелый — тут нужны были силы двух-трех человек. Вырбан застонал, на шее у него вздулись жилы. Вдруг словно что упало у него за спиной; он обернулся: на ларе с зерном стоял козел. Большой, черный. Стоит и смотрит своими продолговатыми желтыми глазами, что-то жует, трясет бородой. Вырбан крикнул на него, козел не шевельнулся. Тогда Вырбан освободил одну руку и потянулся за черпаком: хотел бросить в козла. Вдруг жернов сдвинулся и стал сползать вниз. Вырбан не мог ни остановить его, ни отбежать в сторону, и жернов всей своей тяжестью обрушился на него.