Йордан Йовков - Старопланинские легенды

— Нонка, этот человек видел ласточку, — сказал крестьянин, глянув на Моканина. — В том селе она. Бог даст, и мы ее увидим.

— Увидим, дяденька?! — вскрикнула девушка, и ясные глаза ее засияли.

Что-то сдавило Моканину грудь, все перед ним поплыло.

— Увидите, дитятко, увидите, — громко заговорил он. — Я ее видел, и вы увидите. Я ее своими глазами видел, белая такая, вся белая. И ты увидишь. Бог даст, увидишь, дитятко, и выздоровеешь, вон ты какая молодая. Выздоровеешь, дитятко, не бойся!..

Мать с силой зажмурила глаза и заплакала. Крестьянин громко кашлянул, взял лошадь под уздцы и потянул ее вперед.

— Счастливо вам! — кричал вслед им Моканин. — Село близехонько. Так по проводам, по проводам и идите!

Он долго стоял на шоссе и смотрел вслед телеге. Смотрел на мать в черном платке, на девушку, лежащую возле нее, на дюжего крестьянина, который, сутулясь, плелся по дороге, ведя маленькую лошаденку. А над ними между каждыми двумя столбами ласточки взлетали, потом возвращались и снова усаживались на провода.

Задумчивый вернулся Моканин к овцам и принялся за постолы, которые мастерил из невыделанной конской кожи.

«Белая ласточка, — думал он, — найдут ли они такую!» Что-то теснило ему грудь, не давало покоя. Уронив шило, он глянул в небо и воскликнул:

— Господи боже, сколько горя на этом свете!

И опять устремил долгий взгляд вслед удалявшейся телеге.

Перевод Е. Евгеньевой.

Если смотреть от ветряной мельницы, остановившейся из-за знойного затишья и опустившей крылья, словно больная птица, на юге можно увидеть два одиноких дерева. Дедушка Штерю глядел на них и думал о двух сенебирских братьях. Там, где два дерева, как два зеленых столба, поднимались вверх, к небу, за чертой горизонта раскинулось село Сенебир, и в нем жили два сенебирских брата — Петр и Павли.

«Два брата, — думал дедушка Штерю, — были совсем не то, что два трудолюбивых вола, смирных и добрых. Нет чтоб жить как все, работать честь по чести, помнить о боге и к людям проявлять милосердие». Два брата были словно два волка, свирепых, хищных и злых, точь-в-точь как те балтенские волки, что переходят зимой замерзший Дунай и бродят по равнинам Добруджи. Как раз так появились и они. Пришли однажды в Сенебир, — а было это во время русско-турецкой войны, — пригнали с собой стада, ровно тучи, — и овец, и коров, и табуны лошадей. Только было все это богатство не их горбом заработано, а награблено в ту лихую пору. Прижились они в Сенебире, как клещи на живом теле. Кто был слаб — упал перед ними на колени, а тех, кто был посильней, они топтали и истязали, как бык истязает рогами свою жертву. Менее чем за двадцать лет братья стали хозяевами всего села.

Только один зажиточный человек остался в Сенебире — Халил Ходжа. А когда и его дом — просторный белый дом с галереей по второму этажу и двумя высокими вязами впереди, теми самыми далекими деревьями, на которые смотрел дедушка Штерю, — когда и это богатство прибрали к рукам сенебирские братья, горстка турок, которые все еще держались за Сенебир, снялись с насиженных мест и подались в Анадол.

Они родились на этой земле, и им было тяжело с ней расставаться. Они напились, хотя никогда в жизни не брали в рот спиртного, плясали, пели, плакали, обнимали и друзей, и недавних врагов. Наконец они тронулись в путь. Почти все мужики, среди них и дедушка Штерю, вышли проводить их за околицу. Собирались уйти на рассвете, а тронулись в путь, когда уже взошла луна. Небо было чистое, широкая равнина уходила в белесую даль, и там, где раскинулось село, среди белых стен домов с черными, безжизненными окнами, возвышались два темных вяза, словно два живых существа, два призрака прошлого, стоявших рядом и глядевших вслед тем, кто уходил.

На эти деревья посмотрел Халил Ходжа, посмотрел на свой дом за ними и, когда уже стали прощаться, когда мужчины пели особенно отчаянно, а женщины плакали, сказал дедушке Штерю:

— Прощай, Штерю-чорбаджи. Мы уходим. Пойду далеко, до самого моря. Если и там встречу зло, как здесь, пойду еще дальше, за море. Все мое добро забрали братья. Ладно. Пусть пользуются на здоровье. Но послушай, что я тебе скажу: видишь эти два дерева, два вяза? Их посадил мой отец своими руками, когда появились на свет я и мой брат. Они — судьба наша, счастье наше. Ты ведь знаешь, какие они, зеленые, веселые, сухой веточки в их листве не найдешь. А что дальше будет? Не знаю. Только не верю я, чтоб то, что бог дал одному, он взял обратно и отдал другому. Не верю, запомни мои слова, Штерю-чорбаджи…

Много лет прошло с тех пор. Дедушка Штерю был молод, состарился, но ничего не случилось, и он почти забыл слова Халила Ходжи. Сенебирские братья с каждым годом все больше богатели, в селе не было никого, кто мог бы с ними тягаться, а два вяза все выше и выше поднимались к небу. Халил Ходжа, должно быть, ошибся: чужое счастье было счастьем и сенебирских братьев.

Но судьба людей все-таки в божьих руках: один из сенебирских братьев, старший, Петр, который по старости и из-за того, что сил стало маловато, передал хозяйство сыновьям, а сам разводил пчел во дворе, неожиданно умер. Умер из-за ерунды: укусила его пчела, но кого не кусают пчелы? Он же весь распух, посинел и дня через два отдал богу душу. Не этой смерти поразился дедушка Штерю. Смерть, какой бы она ни была, — все равно конец человеческой жизни. Поразился он, когда заметил, что как раз в это время один из двух вязов засох, его листья свернулись, скрючились, словно опаленные огнем. Дерево не дало молодых побегов, и на следующий год его спилили.

Много думал об этом дедушка Штерю. То ему кажется: «От засухи». А засуха в тот год и в самом деле была страшная. То другие мысли его одолевают: «Правду сказал Халил Ходжа, это знамение божье!» Но поделиться с кем-нибудь своими мыслями он не решился, сохранил тайну, смолчал.

Осталось одно дерево. Но так как его крона вверху раздваивалась, а ствол скрывался за горизонтом, казалось, что стоит по-прежнему не одно, а два дерева. Так и сейчас их видел дедушка Штерю, и ему представлялось, что деревьев два. Те, кто смотрел на них издалека, тоже думали, что два вяза так и растут по-прежнему, и, как всегда, говорили о двух сенебирских братьях.

Но дедушка Штерю знал, что не все так, как было прежде. После первого знамения он ждал второго. Однако дела младшего из сенебирских братьев, Павли, пошли еще лучше. Умерла жена, но он женился на другой, молодой, и она еще народила ему детей. Богатство и сила его росли, и дедушка Штерю снова подумал, что слова Халила Ходжи — пустые слова и ничего более.

Вышло так, что в последние дни не только дедушка Штерю, но и все мужики, которые перевозили с поля снопы или же проезжали на телегах по дорогам, — а все дороги на этой широкой равнине словно сходились к двум высоким деревьям, стоявшим посредине, — не могли не говорить снова о сенебирских братьях, и говорили сейчас больше, чем когда бы то ни было. Да и было о чем посудачить: сын Павли, молодой парень, которого невзлюбила мачеха и теснил из-за нее отец, сбежал из дома, а через несколько месяцев появился с друзьями в окрестностях Сенебира. Они останавливали и грабили путников. Сын Павли Сенебирлии стал разбойником! — вот что было у всех на языке.