Йордан Йовков - Старопланинские легенды

Узнав об этом, дедушка Штерю подумал: «Теперь жди событий». И стал ждать — день, два, неделю за неделей. Но все шло по-старому. Молотилка тарахтела на току Сенебирлии, зерно, как золото, текло в его амбары, со всех сторон везли снопы и укладывали в скирды, напоминавшие горы. Дедушка Штерю не стерпел и пошел в Сенебир, осмотрел вяз, осмотрел сзади и спереди, обошел со всех сторон: дерево было здоровое, зеленое, веселое — нигде ни одной сухой ветки.

Вот о чем думал дедушка Штерю, сидя на лесенке своей ветряной мельницы. И когда от крестцов протянулись тени, на стерню лег мягкий и нежный свет, а в воздухе повеяло прохладой, он спустился вниз и пошел к ульям. Присев на корточки, он смотрел, как пчелы одна за другой возвращаются и как они, садясь, тяжело плюхаются, словно крупные капли дождя. «Насобирали медку, голубушки», — думал дедушка Штерю и радовался про себя. Он так увлекся, что только когда залаяла собака, увидел, что перед мельницей остановилась повозка, запряженная высокими серыми конями, и какой-то человек шел к нему, отгоняя плетью собаку. Дедушка Штерю узнал Павли Сенебирлию.

Ни возраст, ни заботы последних дней не изменили его. Он был все таким же стройным, высоким, шел легко, размашистым шагом. Все его знали таким уже много лет: седые волосы, седые гайдуцкие усы и моложавое, румяное лицо. Он ходил в серой, из домотканого сукна, свитке и таких же штанах, а к красному кушаку был пристегнут патронташ. Ружье лежало в повозке. Без него Сенебирлия никуда не выезжал.

Он подошел к дедушке Штерю и заговорил с ним гортанным голосом и громко, как будто обращался сразу ко многим людям. Разговор шел об урожае, о погоде, о молотьбе, которая, если будет стоять такая сушь, скоро должна закончиться. Сенебирлия старался казаться веселым, но дедушка Штерю по глазам угадал, какая мука его терзает. Словно поняв это, Павли замолчал и опустил глаза.

— А моего шалопая сына ты не видал? — спросил он совсем другим голосом. — Он здесь не появлялся?

— Иванчо? Нет. Сюда не приходил.

— Правда? А ты не обманываешь?

— Что ты, Павли. Говорю тебе, не видал я его.

— А я его видел. И не только видел, а… — И Сенебирлия махнул рукой, как будто хотел сказать, что надежды больше нет.

— Встретил я его, моего Иванчо, — добавил он, — и, мне сдается, уложил на месте. И пусть — раз он такой!.. Позапрошлой ночью, — снова заговорил Сенебирлия — по всему было видно, что его что-то мучило и он спешил это выложить, — позапрошлой ночью я заехал на Петров постоялый двор. Только я зашел, Петр мне и говорит: «Дядюшка Павли, будь осторожен, оставайся здесь. Только что сюда заглядывали те. И Иванчо был с ними». — «Ах, так!» — говорю, прыгаю в повозку и за ними вдогонку. Настегиваю коней, а они, видишь какие, — прямо драконы. По дороге нагнал каких-то людей. Один бросился — хотел схватить коней под уздцы. Тут я вскинул ружье… «Батя, это я!» — крикнул он.

— Кто? Иванчо?

— Он. Я узнал его. Сердце мое не дрогнуло, Штерю, я выстрелил. Выстрелил в упор и погнал лошадей.

— Убил?

— Думаю, что да. Наверное убил.

Дедушка Штерю, ошеломленный, посмотрел на него. Оба помолчали.

— Не может быть, — почти закричал дедушка Штерю. — Не убил ты его. Если бы убил, нашел бы тело. Ездил туда?

— Как не ездить, ездил.

— Ну и что?

— Да ничего. Ни тела, ни крови, никаких следов.

— Ну, вот видишь! — обрадовался дедушка Штерю. — Тебе так показалось.

Сенебирлия покачал головой. Как будто это был не тот Павли Сенебирлия, которого знал дедушка Штерю.

— Кабы знать, что все так, Штерю, кабы знать. Сказать по правде, все перевернулось во мне, сын ведь, И так подумаю, и эдак. Может, и не убил я его, думаю, крови нет. Ничего нет. А что, если эти бандиты, дружки его, оттащили его куда-нибудь и закопали?

— Не думай об этом, Павли.

— Не знаю, что и делать. Вот ищу его теперь — живого или мертвого. Я должен его найти.

Сенебирлия встал. Дедушка Штерю увидел перед собой прежнего сурового и непреклонного человека.

— Какая засуха! — сказал Сенебирлия спокойным и ровным голосом. — Такая засуха была в тот год, когда умер брат мой Петр. Такая засуха была, что одно дерево перед домом засохло…

Они поговорили еще, и, когда уже совсем стемнело, Сенебирлия сел на повозку и погнал своих серых коней.

Несколько дней подряд с лесенки своей мельницы дедушка Штерю видел, как повозка, запряженная серыми конями, поднимая пыль, носится по окрестным дорогам. Она удалялась, скрывалась с глаз, а потом снова появлялась. Целыми днями она кружила по плоской и сухой равнине, посередине которой возвышались два сенебирских дерева.

Однажды ночью дедушка Штерю услышал, что его зовет молодой, почти детский голос. Он вышел на порог мельницы. Перед ним стоял Иванчо, пропавший сын Сенебирлии. Дедушка Штерю впустил его. Парень как будто пришел с другого конца земли: был он в рваной одежде, весь в ссадинах, исхудавший, словно смертельно больной. Голоден он был, как волк, и дедушка Штерю накормил его. После этого он только и успел сказать, что пришел просить у отца прощения, и уснул.

Спал он до утра. Не проснулся даже тогда, когда солнце поднялось совсем высоко. Дедушка Штерю тоже не решался его разбудить. Глядел он на него, глядел, да и решил: «Пока добрый молодец выспится, порадую-ка я его отца». И он отправился в Сенебир.

В село он вошел как раз в полдень. Молотилка на току Сенебирлии не работала — молотильщики, должно быть, обедали где-нибудь в тени. Неожиданно наверху, на молотилке, показался Павли Сенебирлия. Хмурый, как туча, злой. На кушаке патронташ блестит. Кричит:

— Сколько еще прохлаждаться будете? Ну-ка, вставайте, не то я за себя не отвечаю. Эй ты, — крикнул он еще более зло на машиниста, — а ну, запускай машину!

Мотор засвистел, выпустил пар, маховик стал вращаться сначала вхолостую, потом приводной ремень натянулся и пустая молотилка заревела, как зверь. Все такой же мрачный, Сенебирлия стал возле барабана и начал подавать снопы, яростно уминая пшеницу и продолжая ругать работников.

«Что за человек, не даст людям спокойно поесть», — подумал дедушка Штерю.

Он зашел за скирды, и машины не стало видно. Вдруг она поперхнулась, что-то заело, а потом она снова затарахтела, но уже на холостом ходу. Поднялся страшный шум, послышался женский визг. Мотор как будто вздохнул и остановился.

«Что-то произошло», — подумал дедушка Штерю и поспешил к молотилке. Выйдя из-за скирд, он увидел, что перед домом Сенебирлии черно от народу. Люди размахивали руками, галдели. Какой-то работник бежал навстречу дедушке Штерю. В его глазах был ужас. Он кричал:

— Хозяин умер, дядюшка Павли. Машиной разорвало…

Дедушка Штерю остановился как вкопанный. Потом поднял глаза, посмотрел на вяз и вздрогнул: на самой верхушке дерева листья были увядшие, скрюченные и сухие. Дедушка Штерю огляделся, словно хотел в чем-то убедиться: земля была сухая и потрескавшаяся, в лицо ударило жаром, будто из печи. И в этом году была страшная засуха, все так, но не сбылись ли слова Халила Ходжи? Дерево еще стояло, с ним как будто ничего не произошло, но оно уже было мертвое.