Йордан Йовков - Старопланинские легенды

— Дай мне теперь мыла, — сказал Иван Белин все так же таинственно. — Я пойду вешаться.

— Господи боже! — закричала старуха и перекрестилась. — Ты с ума спятил. Совсем спятил старик.

И, как всегда в минуты горькой обиды, она засуетилась, начала причитать и жаловаться.

Иван Белин, покачивая головой, усмехался. Потом взял мешок и ружье, проверил, не забыл ли прицепить к поясу свой большой пастуший нож, и вышел.

Перед вечером, подремав немного после обеда, Чубра вышел на улицу. Хотя он не верил предсказаниям Ивана Белина, но все же посмотрел на небо и убедился, что действительно надо ждать засухи. Тени дошли уже до середины дороги, а было еще жарко, пыль жгла подошвы. Вспомнив про Ивана Белина, Чубра усмехнулся. Он был убежден, что баба Бяла сумела вразумить старика и отправить его к стаду.

Вдруг послышался какой-то шум, и Чубра обернулся в ту сторону. В верхней части села из-за поворота дороги показалась большая толпа народу. В чем дело? Дети и женщины выбегали из домов и присоединялись к зрителям. Визг, крики. Но как будто на несчастный случай не похоже. Толпа приближалась. Какой-то высокий человек, выделяясь из всех своим ростом, нес что-то на плечах, перекинув это поперек, как пастухи носят овцу или ягненка. Это было нечто белое и большое, но не похожее ни на овцу, ни на ягненка.

— Мара, Мара, — послышался пискливый голос девочки, — смотри! Волк, волк!

И действительно, Иван Белин, раскрасневшийся и усталый, — Чубра узнал его, — нес на плечах волка.

— Как же!.. — привычно прошептал Чубра, не веря своим глазам.

Толпа подхватила его и понесла за собой.

— И волчата тут же! — кричали дети. — В мешке!

У Радославовой корчмы Иван Белин остановился и сбросил свою ношу. На земле распростерся громадный страшный зверь. Это была та самая седая волчица, о которой все слышали. Соструненная, с палкой между челюстями, вся замотанная и стянутая веревками, она не могла ни укусить, ни даже разинуть или закрыть рот. В ее боку большая красная рана. Жизнь в ней еще теплилась, но уже видно было, что она умирает. Ее глаза то открывались, то закрывались. В мешке, брошенном рядом, шевелились два живых комочка.

Иван Белин, более обычного потемневший в верхней половине лица — вокруг глаз и под черными бровями — и еще более веселый и улыбчивый в нижней половине, коротко и отрывисто рассказывал, как он поймал волчат и как потом застрелил самое волчицу. Слушатели ловили каждое его слово, глядя то на него, то на распростершегося на земле странного зверя.

— Ну, Иван, это ты здорово! — крикнул Чубра, пробившись через толпу.

Иван Белин поднял свою огромную шапку. Глаза его как будто совсем исчезли под темными бровями, но морщины около седых усов смеялись.

— Смотри! — коротко и гордо ответил он и показал на волчицу.

— Как же, — растерянно бормотал Чубра, — как же…

Иван Белин развязал мешок и достал волчат. Они были совсем как маленькие щенята, только с торчащими ушами, серые, пушистые, а глаза синие, словно бусины. И тут волчица — об этом женщины потом говорили между собой — медленно открыла глаза и опять их закрыла.

Иван Белин завязал мешок. Всеобщее любопытство было удовлетворено. Мужчины, собравшись в кучки, все еще о чем-то толковали, а женщины, взяв за руки детей, собрались уходить, но не могли оторвать глаз от волчицы. Среди них царило молчание.

— Бедняжка! — прошептала одна.

— И ведь дети у ней… Боже мой…

И во взглядах, которые эти матери бросали теперь на Ивана Белина, горели ненависть и гнев.

Дребезжа подкатила телега и остановилась. Лошади упирались и фыркали. Это приехал Чубра.

— Ну, Иван, — крикнул он, — давай сюда волков! Поедем от дома к дому. Каждый должен дать что-нибудь. Такой обычай. Каждый должен дать, ведь у всех скотина…

Несколько дней тому назад по селу водили разукрашенную девочку, которую все обливали водой, чтобы вызвать дождь. Но и тогда не было такого шума и гама, как теперь из-за этих волков. Телега двигалась по улицам, останавливаясь у домов, собирала вокруг себя женщин и детей. Собаки, чуя волчий запах, начинали выть. Чубра бесстрашно поднимал волчицу для всеобщего обозрения. И на седой шерсти огромного тела, висевшего у него на руках, алым цветком блестела на солнце кровавая рана.

Потом Чубра показывал волчат. И тут повторялось одно и то же: женщины давали, что могли, но при этом молчали и смотрели холодно и неприязненно.

«Бедная… бедная…» — слышал позади себя Иван Белин.

Это начало его смущать. Чтобы придать себе храбрости и обмануть себя, старик пытался улыбаться, но улыбка получалась насильственная и какая-то виноватая. Он был, словно невольник, весь во власти Чубры. Но часто задумывался и говорил как бы про себя:

— Вот как получилось. Ну, что поделаешь…

Чубра подавал ему бутылку ракии и потчевал:

— Пей. Ты имеешь право пить. Истребил волков, искоренил их. Пей.

И Иван Белин пил, хотя это не доставляло ему теперь никакого удовольствия. И опять повторял сам себе:

— Вот как получилось. Ну, что поделаешь…

Веселье не пришло к нему и вечером, после того как он отнес волчат и волчицу к себе домой и, вернувшись в корчму, продолжал пить с Чуброй. Старик как будто поглупел и одичал, ему не хотелось разговаривать, он потерял волю и желание к чему бы то ни было. Не раз Чубра, видя, что Иван Белин сидит задумавшись, с опущенной головой, хватал его за плечо и начинал трясти, чтобы он очнулся.

— Пей! — говорил Чубра. — О чем тебе думать? Нет больше волков, ты их уничтожил.

И старик пил. Пил так много, что на обратном пути ему для ходьбы, кроме ног, понадобились также и руки.

Дома он увидел бабу Бялу стоящей посреди комнаты на коленях. Она качалась взад и вперед и пела. Или, может быть, не пела, а плакала. При его появлении даже не обернулась, но запела еще громче. Иван Белин дотащился до постели в другой комнате, лег, и тут все вокруг него завертелось, закачалось и вместе с ним словно рухнуло в какую-то пропасть.

По привычке он проснулся рано. Вышел из дому. Тонкий серп луны висел чуть повыше темных холмов. Бледный свет озарял двор, но деревья казались черными, и глубокие тени залегли вдоль стрех и плетней. У Ивана Белина под веками, в глазах словно засели какие-то колючки, голова тяжелая, в памяти провал. Он не мог вспомнить, где был и почему сейчас не при стаде. Но мысль об овцах воскресила в нем вчерашний день и заставила его вздрогнуть. Сразу вспомнилось все, и только сейчас он сообразил, что делала баба Бяла при его появлении. Она стояла среди комнаты на коленях и не пела, а плакала, поминая двух сыновей, павших где-то на поле битвы…

Старик быстро вернулся домой, взял лампу, спички и направился к овечьему хлеву, где оставил волчицу. Отворив дверь и войдя в темноту, он зажег лампу и поднял ее. На земле лежала, вытянувшись, окоченелая волчица. А рядом, около ее отвисших сосков, он увидел волчат. Один из них спал, другой был на ногах. И этот, обернувшись, посмотрел на старика своими синими, как бусины, глазами. Рука Ивана Белина задрожала, и лампа, которую он держал, заходила ходуном.