Йордан Йовков - Старопланинские легенды

Матаке почти не слушал его. Он смотрел на корчмарку, которая, засучив рукава, вытирала со стола. Это была красивая сильная женщина, черноглазая, с ровными дугами бровей. С ее лица не сходила улыбка.

«Или она надо мной смеется, потому что видела меня спящим в телеге, — подумал Матаке, — или я еще не настолько стар и ей понравился».

Киро Котоман прервал его мысли.

— Ну, друг, расскажи, как ты здесь очутился?

— Кони меня довезли, — сказал Матаке и вдруг повеселел. — Возвращался с пристани. Проехав Иланлыкский лес, задремал. Когда свернули кони с дороги, как пришли сюда — не знаю. Проснулся, гляжу — вот эта молодка передо мной.

Крестьяне, чтобы оказать почет гостю, засмеялись насколько возможно громче. Засмеялась и корчмарка.

— Кони знают дорогу лучше, чем люди, — сказала она.

От громкого смеха бородатый крестьянин, дремавший в углу, проснулся, зевнул и погладил свою седую бороду.

— С добрым утром, Калмук, — поздоровался с ним Котоман, хотя дело было к вечеру.

Не обращая на него внимания, Калмук посмотрел на Матаке и сказал:

— Добро пожаловать, гость! — И опять погладил бороду.

Матаке заказал вина. Киро сделался еще более разговорчивым.

— Слушай, Матаке, ничего нет удивительного, что тебя кони сюда привезли. В прошлом году был такой случай. Трое наших антимовских — Димо Райнов, Драган и Павли, ты их не знаешь, они все политикой занимаются — отправились в город. А у них привычка — сперва отдохнуть здесь. Дело зимнее, снег по колено. Двинулись они отсюда уже в сумерки. Началась метель. Ни зги не видно. И дорогу потеряли. Едут, едут, вдруг впереди окошко светится. Думают — какое-нибудь село. А это опять тот же Антимовский постоялый двор. Ну, тут такое гулянье началось — до самого рассвета. Правда ведь, Василка? Помнишь? Ну, да как тебе не помнить, ты сама это им и наколдовала.

— Помолчи о колдовстве, дед Киро, — отозвалась корчмарка. — На такие седые головы, как твоя, колдовство не действует.

Киро подмигнул Матаке и зашептал:

— Видишь? Бой-баба. И мать ее, покойная Сарандовица, такая же была. Как эта — полная, красивая. Паша никогда не проезжал мимо, а непременно завернет сюда выпить кофе и на нее полюбоваться. Но дочь тоже под стать матери. Вышла было замуж, но муж помер. Вдова теперь.

У крыльца задребезжали и остановились телеги. В корчму вошло человек пятнадцать — двадцать крестьян. По первому взгляду было видно, которые из них откуда. Одни — в красных поддевках, в больших мохнатых шапках, здоровые, обросшие волосами. Их считали немного дикими, и прозвище им было «вавки», потому что они к каждому слову прибавляли «ва»: «Иван-ва, иди-ва». Другие — в черных шароварах, черных безрукавках и коротких онучах — бабадчане. Это — люди свирепого нрава, задиры. Третьи, в серых шароварах и во всем сером, — жители больших сел, самые отесанные и самые хитрые. Все были в веселом настроении, потому что год урожайный и карманы полны денег. Стоило посмотреть, с какой поспешностью Сарандовица бросилась им прислуживать. Глаза у нее блестели, лицо еще больше похорошело и расцвело, как пион.

Общее веселье захватило и Матаке. Ему не хотелось уезжать, даже мысли об этом не было. А когда один из «вавков» заиграл на кавале, Матаке совсем размяк, словно его кто-то взял на руки и стал баюкать. «Деньги, земля, богатство, — думал он, — все прах. Какая, в самом деле, красавица здешняя хозяйка».

Вдруг он поднялся во весь свой рост, и в корчме сразу наступила тишина. Все взгляды устремились на него, так как каждому с самого начала было ясно, что этот человек, судя по его виду и поведению, стоит на более высокой ступени, чем остальные.

— Молодчина, парень! — крикнул Матаке музыканту. — Ну-ка, красавица, налей всем по чарке, кто что пьет. Я угощаю. Всем налей!

И он сел на свое место, ни на кого не глядя, в то время как все глядели на него. «Матаке это, Матаке из Пресельцев», — шептались между собой крестьяне. «Матаке-ва? Тот самый? Богач?» — «Да что деньги! — шепотом отвечал сосед. — Ты посмотри, какой это человек. Хороший человек! Старик, а как держится!»

Матаке второй раз поставил угощенье, и стало еще веселее. Начали хоро. Первый пустился в пляс Котоман, за ним Матаке, а потом и другие крестьяне, с которыми он сидел за столом. Матаке плясал важно, с достоинством, как пляшут богачи на свадьбах своих сыновей. А Киро, невзрачный по сравнению с ним, но очень веселый, пел:

Каждый куплет этой песни крестьяне, особенно «вавки», сопровождали страшными криками. Матаке плясал, смотрел Сарандовице в глаза и улыбался. Она тоже смотрела на него и тоже улыбалась. Такие же улыбки были на всех лицах. Все смотрели на Матаке. И не из-за того, что он угощал — у всех хватило бы денег заплатить за выпитое, — а потому что нравился сам человек. Широкой души человек, вот это главное!

Длинные тени на земле и хлынувшая в открытые окна и дверь прохлада показали, что надвигаются сумерки. Крестьяне собрались уходить. На прощанье каждый жал Матаке руку, как старому другу. Сам Матаке уже дважды вставал, вынимал деньги и расплачивался. Но потом опять садился и снова всех угощал.

— Будь здоров, гость! — протягивал к нему стакан Калмук, выпивал и гладил свою бороду.

Взошла луна. Матаке решил наконец, что пора ехать. Но когда он достал для расплаты кошель, денег в нем уже не было. И с раскрытым кошелем в руках он посмотрел на Сарандовицу.

— Как же теперь?

— Ну, что как? С такого человека когда-нибудь да получу!

— Она запишет! Запишет за тобой! — закричал Котоман.

Матаке не спускал глаз с Сарандовицы.

— Разве ты слышала обо мне?

— Конечно, слышала. И с Матеем знакома. Ведь он твой сын?

— Кони знают дорогу, — ввернул Киро.

Матаке хотел что-то сказать, но промолчал. Ему показалось, что круглое лицо Сарандовицы слегка покраснело. И тут к месту или не к месту раздался громкий голос Калмука:

— Будь здоров, гость!

Наконец Матаке вышел из корчмы. Прощаясь, он улыбался. Садясь в телегу, продолжал улыбаться.

Домой он приехал поздно ночью. Встретивший его Матей был немало удивлен, когда увидел при лунном свете его лицо и понял, что отец в веселом настроении. Матаке слез с телеги, бросил вожжи на руки сына и сказал:

— Знаешь, Матей, а ведь меня тоже ограбили.

— Ограбили? Где? В Иланлыкском лесу?

— Нет, на Антимовском постоялом дворе.

Отец и сын посмотрели друг на друга. Парень опустил глаза, а Матаке, продолжая улыбаться, пошел в дом.

Перевод Н. Шестакова.

В первый же момент, еще отгоняя собак от этого незнакомого крестьянина, Петр Моканин понял, что тот неспроста зашел к нему, а привела его какая-то беда. Потому Петр и рассердился так на собак, обругал их и снова оглядел гостя. По красной безрукавке можно было узнать в нем деревенского жителя из Делиормана. Сразу было видно, что этот высокий, дюжий мужик — бедняк, бедняком и родился: рубаха — сплошные заплаты, неумело пришитые большими стежками, пояс обтрепанный, шаровары тоже, ноги босы. Посмотреть со стороны: не человек — гора, но Моканин тут же решил, что он, должно быть, из тех мягкосердечных, безответных людей, о которых говорят, что они и муравью дорогу уступят.