Йордан Йовков - Старопланинские легенды

Все уже были на вокзале. Поезд стоял у перрона; большой паровоз, украшенный зеленью, пыхтя, извергал белый пар. Деревенские запасные, у которых было мало провожающих, уже заполнили весь поезд — не только самые вагоны, но и тамбуры и даже крыши. Море народа заливало перрон и привокзальную площадь. Отовсюду доносились обрывки фраз, крики, плач, бесконечные напутствия.

Люцкан и Митю Караколев прогуливались в последний раз по перрону.

— Люцкан! — послышался вдруг нежный женский оклик.

Оба обернулись. Это была Цветана.

— И ты в солдаты? — спросила она.

Люцкан с удивлением увидел, что Цветана и ее родные провожают инженера, на котором офицерский мундир.

— Едем прямо в яркое пламя, дружище! — сказал инженер.

Люцкан не ответил на эту шутку, а стал расшифровывать символическое значение цветов, которые были у инженера в руках.

«Ишь ты! А я и не знал. У них помолвка была!» — с еще большим удивлением подумал он.

— Люцкан! — весело обратилась к нему Цветана. — Ты столько раз подносил мне цветы, а сегодня я тебе поднесу. Возьми!

И она подала ему веточку желтофиоли.

«Разлука!» — подумал Люцкан.

— Возьми! — с улыбкой повторила Цветана, и черная родинка ее затанцевала лукаво. — Ты понимаешь, что это значит. Счастливого пути и удачи!

Раздался звонок, все бросились к поезду, и Митю Караколев потащил Люцкана туда же. Благодаря сильным локтям охотника им удалось занять места у окошка, так что можно было глядеть. Поезд еще не трогался, и между перроном и вагонами шла беседа. В одном окне виднелись желтые усы мясника Крыстана, а под окном заплаканная, поникшая жена его прижимала платок к глазам. Появился неожиданно на перроне и дед Слави, гордый, величественный, увешанный бесчисленным количеством «медалей».

— Ах, земля горит под ногами, — промолвил он, показывая рукой на тысячную толпу. — Видите? Их сто двадцать тысяч. Всех на свои поля пошлю! Время-то какое! Жатва, жатва идет!

Никто не обратил на него внимания. Но Рачо Самсар, устроившийся на крыше одного из вагонов, услыхав это, задумался. Может быть, только он один понял трагический и пророческий смысл этих слов в устах безумного.

Последний звонок. В вихре бурного, громогласного «ура» поезд тяжело вздрагивает и трогается.

По шоссе из Лозенграда в Бунар-хисар движется колонна войск. Конец октября, холодно, идет дождь. Даже не идет, а моросит мелкими брызгами, которые ветер разносит в воздухе, словно мокрую, липкую паутину. Куда ни глянешь — густой туман, и от всего поля виден только небольшой круг. Посреди этого круга движется черный муравейник людей и телег — еле ползет, извивается, местами сбиваясь в кучу, местами растягиваясь и разрываясь. Ни шума, ни криков. Даже тяжелые телеги обоза не дребезжат, лошадь не заржет. Изредка с востока доносятся одиночные пушечные выстрелы, но и они звучат как-то тупо и глухо, словно что-то трещит и рушится в самой небесной тверди. Колонна продолжает свой путь, медленно, безмолвно, теряясь обоими краями своими в темном хаосе тумана. Можно подумать, что у нее нет ни конца, ни начала. Словно под мрачным безрадостным небом вьется печальная вереница призраков, двигающихся в каком-то фантастическом мире.

Но вдруг вся картина меняется. Телеги остановились. Черные человеческие фигуры разбредаются, покидая шоссе и рассыпаясь по обе его стороны. Одни валятся, как убитые, на землю, подложив ранец под голову, другие разбегаются по соседним кустам, и через два-три мгновения бесчисленные костры вспыхивают вдоль всей колонны. Туманы словно затаили свое ледяное дыхание. Молочно-белый дымок тонкими струями тянется прямо кверху; ласково, приветливо поблескивают медно-красные языки пламени. И длинная колонна, только что такая тихая, безмолвная, оглашается веселым, шумным гомоном.

Как обычно, начинается состязание: чей костер больше? В конце концов все вынуждены признать первенство за одним огромным костром, полыхающим, как пожар, где-то в конце колонны. Дыму там нет, видны только высокие языки пламени, так и впивающиеся в воздух. Несколько человек, окружив издали костер, вытянули к нему руки. Полились радостные, ликующие звуки громоподобного сочного баса.

Навстречу колонне на шоссе показался самокатчик — наверно, какой-нибудь штабной курьер; он с трудом тащил свой увязающий в грязи самокат. Со всех сторон послышались ехидные шутки и насмешки по адресу этой птицы со сломанными крыльями. Но солдат терпеливо переносил все, продолжая свой путь и не сводя глаз с большого костра. Вот он уже близко от огня, и высокое пламя пышет на него отрадным теплом. Приятный, сильный голос снова зазвучал из толпы солдат. Самокатчик остановился как вкопанный и устремил свой взгляд в ту сторону.

— Варто! — воскликнул он, просияв. — Вартоломей Вардев!

Бас сразу умолк. Окружающие костер солдаты, опустив протянутые руки, стали всматриваться в незнакомца.

— А! — снова загремел бас. — Вылчо? Здравствуй, Вылчо! Что это с тобой? Ах ты, горький! Лошадка-то совсем сдала, бедная?..

— Да тут наши все! — промолвил Вылчо.

Перед ним — Вартоломей, мясник Крыстан и Митю Караколев, который только что вышел из кустов, похожий на лешего, косматый, страшный, с огромной вязанкой сучьев и ветвей на спине. Все это он кинул в огонь и, поправив рукой обвисшие усы, принялся радостно трясти руку гостя.

— Что ты делаешь? Того и гляди, весь лес сведешь.

— Велика беда! Нешто я сажал? — возразил Митю.

Все хорошо знают, что времени у них в обрез, и наперебой засыпают Вылчо всякими вопросами, тем более что он служит в штабе дивизии и может рассказать новое.

— Новое, — авторитетно начинает Вылчо, — новое то, что турки бегут и стягиваются к Чаталдже. И не нынче завтра падет Адрианополь.

— Да говорят, уж пал! — замечает Крыстан. — Вчера нас поздравляли, и мы кричали «ура»…

— Нет, неправда. Нам тоже говорили, а оказалось — неверно.

— А что же верно? — сердится Митю Караколев. — Выходит, верно, что мы тут с голоду подохнем. На два дня ковригу выдают. Да какая коврига-то: куснул два раза — и нет ее.

— Хлеба не хватает, — откликается Вартоломей со вздохом. — И табаку нету!

— Табак будет, — успокаивает его Вылчо. — В дивизию подарки прибыли. И вашему полку — тоже. И письма есть.

— А табак?

— Где Рачо? — спрашивает Вылчо, оглядываясь по сторонам. — Что-то не вижу его.

— Кто? Самсар-то? Да вон он. Речь держит.

Немного поодаль собралась толпа солдат, и между ними можно было заметить, как всегда, вдохновенное, смуглое лицо Рачо. Он что-то говорил — с пылом и оживленно жестикулируя.

— Все речи держит, — прибавил Крыстан. — Ученый… Ты, Вылчо, не сказал, от кого подарки. Кто их прислал-то?