Энтони Троллоп - Смотритель

— На что же он будет жить? — вопросил архидьякон.

Епископ со слезами на глазах ответил, что не имеет ни малейшего понятия, как мистер Хардинг будет поддерживать душу в теле.

От него архидьякон отправился в богадельню, но мистер Хардинг отказался даже слушать про Пуддингдейл. Затея совсем ему не понравилась: она попахивала симонией [65] и грозила навлечь на него ещё большее осуждение, чем всё прежнее; он категорически отказался стать священником в Пуддингдейле при каких бы то ни было обстоятельствах.

Архидьякон рвал и метал; говорил что-то о нахлебничестве и нищете, о долге каждого зарабатывать свой хлеб, помянул безрассудство молодости и упрямство старости, словно мистер Хардинг повинен в обоих грехах, и, наконец, объявил, что умывает руки. Он сделал всё, что было в человеческих силах, дабы облегчить и упростить дело, да, собственно, устроил так, что не осталось никаких оснований для беспокойства. И какова благодарность? Его советы систематически отметали, ему не доверяли, от него прятались; им полностью пренебрегли, как и сэром Абрахамом, который, к слову сказать, крайне огорчён происшедшим. Он видит теперь, что его дальнейшее участие бесполезно. Если его помощь понадобится, пусть обращаются, он всегда к их услугам. С этими словами он покинул богадельню и больше до сего дня туда не возвращался.

И здесь мы должны проститься с архидьяконом Грантли. Увы, портрет, вероятно, получился чернее оригинала; однако мы говорили о его изъянах, а не о его добродетелях. Мы видели лишь слабые его стороны и не имели случая показать сильные. Лучшие друзья не станут отрицать, что он немного чересчур своеволен и недостаточно разборчив в выборе средств. Правда и то, что ревность его направлена не столько на учение церкви, сколько на права духовенства, как и то, что желание иметь большой доход весьма близко его сердцу. Тем не менее он джентльмен и человек честный; он щедро тратит деньги и свои обязанности исполняет со всем тщанием, чем способствует улучшению общества. Он строг, но не суров, и направляет не только словами, но и личным примером. Устремления его — здоровые, пусть и не самые возвышенные. Он щедр к бедным и гостеприимен к богатым; в вопросах веры набожен, но не ханжа, ревностен, но не фанатик. В целом от барчестерского архидьякона пользы больше, чем вреда — таких людей надо продвигать и поддерживать, хотя, возможно, и не доверять им безграничную власть, — жаль, что ход повествования вынудил нас показать его слабость, а не его силу.

Мистер Хардинг не покладал рук, пока не подготовился к отъезду из богадельни. Стоит упомянуть, что суровая необходимость не вынудила его продать всю мебель, чтобы расплатиться с адвокатами; он был вполне готов к такому шагу, но вскоре выяснилось, что счета господ Кокса и Камминга этого не требуют. Архидьякон пугал издержками по делу, но в действительности вовсе не намеревался возлагать на тестя траты, сделанные далеко не только ради него. Их отнесли к епархиальным расходам и оплатили из епископского кармана, о чём его преосвященство даже не узнал. Большую часть мебели мистер Хардинг всё же продал, поскольку её некуда было деть, а коляска и лошадки по личной договорённости перешли к некой живущей в городе старой деве.

На ближайшее время мистер Хардинг нанял комнаты в Барчестере и туда перевёз то, в чём нуждался каждый день: ноты, книги, музыкальные инструменты, своё кресло, любимый диванчик Элинор, её чайный столик, погребец и скромное, но достаточное содержимое винного подвала. Миссис Грантли уговаривала сестру пожить в Пламстеде, пока не будет готов дом в Крэбтри, но Элинор стойко не соглашалась. Тщетно её убеждали, что даме житьё на съёмной квартире обходится дороже, чем джентльмену, и что в нынешнем положении таких трат лучше избежать. Элинор не для того уговаривала отца оставить богадельню, чтобы переехать в Пламстед и бросить его в Барчестере одного. Кроме того, Элинор считала нечестным по отношению к некоему джентльмену поселиться в доме, куда ему менее всего хотелось являться с визитами. Теперь у неё была крохотная спаленка за гостиной, как раз над кладовой в лавке аптекаря, у которого они сняли комнаты. Здесь немного припахивало сенной и мятой, но в целом квартира была чистая и уютная.

День переселения бывшего смотрителя был назначен, и весь Барчестер гудел. Мнения по поводу того, хорошо ли поступил мистер Хардинг, разделились. Торговая часть города, мэр и городской совет, а также большинство дам горячо его восхваляли. Ничто не могло быть благороднее и достойнее. Однако джентльмены — особенно юристы и духовенство — держались другого взгляда. Они считали, что мистер Хардинг проявил постыдную слабость и недостаток esprit de corps, [8] Дух войскового товарища, кастовая солидарность (фр.). а равно крайнее малодушие, что его отречение принесёт не пользу, а лишь исключительно вред.

Вечером накануне ухода мистер Хардинг пригласил насельников богадельни к себе. С Бансом он много беседовал после возвращения из Лондона и всячески старался объяснить тому причину своей отставки, не бросив при этом тень на положение будущего преемника. С остальными он тоже общался более или менее часто, и почти все они порознь выразили сожаление его уходом; однако прощание мистер Хардинг отложил на последний вечер.

Он поручил горничной подать на стол вино и стаканы, расставить стулья вдоль стен и через Банса отправил каждому из стариков просьбу зайти и попрощаться с их бывшим смотрителем. Вскоре на гравийной дорожке уже раздалось шарканье стариковских ног, и одиннадцать насельников, способных покинуть свои комнаты, собрались в прихожей.

— Заходите, друзья мои, заходите! — сказал смотритель (тогда ещё смотритель). — Заходите, садитесь.

И взяв под руку Эйбла Хэнди, который был всего к нему ближе, он подвёл хромого смутьяна к стулу. Остальные последовали медленно и боязливо: увечный, больной, слепой. Бедняги! они были так счастливы прежде, но не сознавали этого! Теперь они не знали, куда девать глаза от стыда, а каждое доброе слово хозяина падало им на голову горящими угольями [66].

Когда богадельни достигла весть об отставке смотрителя, её восприняли как победу: его уход сочли прелюдией к грядущему триумфу. Он признал, что не имеет права на спорный доход, а раз деньги не принадлежат ему, значит, принадлежат им. Сто фунтов в год на каждого вот-вот должны были стать явью; на Эйбла Хэнди смотрели как на героя, на Банса — как на малодушного подхалима, с которым зазорно и разговаривать. Однако вскоре до стариковских комнат добрались и другие известия: сперва что доход мистера Хардинга не будет разделён между ними (и эти сведения подтвердил Финни, стряпчий), затем — что на место мистера Хардинга немедленно назначат другого смотрителя. Что новый смотритель не будет добрее, они знали, что будет менее к ним расположен — подозревали; но горше всего была весть, что с уходом мистера Хардинга два пенса в день, его подарок, выплачиваться больше не будет.