Марсель Эме - Проходящий сквозь стены [Рассказы]

С тех пор каждый день с утра до вечера Цезарь был вынужден отражать атаки этих дурных женщин, воспринимавших как вызов своему жалкому уделу его неукоснительную верность путям праведным. Как-то раз случилось даже, что одна из этих несчастных, войдя в лавку, позабыла о своем гнусном замысле и с волнением вдохнула дух смирения, витавший среди запахов красных вин и угольной пыли; когда же угольщик сделал приглашающий жест, блудница вдруг словно переродилась: отказавшись от шампанского и косметических кремов, она нашла работу в прачечной, где прославилась своей скромностью и прилежанием.

Тем временем девушки дурного поведения все прибывали и вскоре стали львиной долей клиентуры «Добрых соседей». За три недели Цезарь продал больше красного вина и аперитивов, чем покупали обычные его клиенты за год. Равнодушный к голым грудям, томным взглядам и лживым речам, буквально осаждавшим его прилавок, он отпускал требуемое и давал сдачу в облаке рисовой пудры, мечтая о другой девушке, которая ждала счастливейшего в жизни часа среди своей скорбящей клиентуры, там, напротив, за красивой витриной, где сверкали и переливались листья из жемчуга и анютины глазки из раскрашенного металла.

Мадам Дюпен торжествовала: случилось то, что должно было случиться; угольщик на глазах терял клиентуру. Какая женщина в здравом уме и твердой памяти решится послать сына или мужа за мешком угля туда, где толкутся эти падшие создания? Можно биться об заклад, не пройдет и двух недель, как Цезарь больше ни крошки угля не продаст. Ни крошки. Каприз этих девушек, которых он привечает — известно почему, — пустит его по миру, ибо по другому капризу они как пришли, так и уйдут. Уж такие они, девушки дурных нравов, одни капризы на уме.

Розелина печалилась, слушая речи матери, и порой, наедине, даже решалась с ней спорить. Первым делом она возразила мадам Дюпен, что коммерсант не волен выбирать себе клиентуру.

— Дурные женщины умирают, как и все другие, мама, и я уверена, что ты не отказалась бы продать венок для одной из этих бедняжек.

У мадам Дюпен и на это был готов ответ: она-де всегда уважала смерть, но девушкам для утех ее услуги вряд ли когда-нибудь понадобятся, ибо все они кончают свои дни на больничной койке и в общей могиле.

В конце концов, пав духом от упрямства и злости матери, Розелина отвечала ей лишь меланхоличным молчанием.

Слава о «Добрых соседях» разнеслась между тем по бульвару Клиши и окрестностям площади Пигаль. Девушки, несущие вахту у террас кафе, передавали из уст в уста весть о том, что живет на Монмартре угольщик с глазами цвета утренней зари, с длинными пышными усами, чья девственность — прямой вызов дерзости и ловкости красивейших из красавиц. Говорили еще, что один его взгляд может даровать удачу и рассеять печаль человека в горестях.

Ядро первоначальных поклонниц вскоре растворилось в толпе вновь прибывающих клиенток, которых стало так много, что Цезарь не успевал обслуживать всех и нанял помощницу. Потом пришлось снести перегородку, отделявшую магазин от задней комнаты. Чтобы справиться с бременем расходов, угольщик был вынужден повысить цены на напитки втрое. Затем, вместо того чтобы закрывать двери, как прежде, в 9 часов, он стал принимать клиентуру до полуночи.

Неизменная толпа падших созданий на этой тихой улице могла стать серьезной угрозой женам и матерям, ибо мужчины, увы, не всегда благоразумны. К счастью, мадам Дюпен вовремя поняла, в чем ее долг. У себя в магазине, у соседей, на рынке на улице Лепик она предостерегала семейных женщин против постоянной опасности, нависшей над их спокойствием.

— Ни в коем случае, — говорила она, — не выпускайте мужа вечером из дома, и сына тоже. Они вам наплетут, что идут сыграть с друзьями в манилью, а сами бегом к угольщику и торчат там за полночь. А стоит им переступить его порог — тут и жди беды, верно вам говорю.

Предостережения мадам Дюпен возымели благотворный результат. Окрестные мужья отныне находились под усиленным надзором и из дома по вечерам — ни Боже мой. Многие от нечего делать научились вышивать или вязать крючком. Можно даже с уверенностью утверждать, что большинство из них лучше осознали свой супружеский долг. Одно удовольствие было смотреть, как они всячески стараются быть полезными в семье. Уже одно это доказало в дальнейшем, что Цезарь делал благое дело.

Между тем в кафе и ночных заведениях Монмартра все только и говорили о том, что побывали или собираются побывать «у Цезаря». С полуночи до четырех часов утра под окнами мадам Дюпен в два ряда стояли автомобили.

Чтобы удовлетворить всех клиентов, Цезарю — ничего не поделаешь — пришлось купить соседнюю молочную слева от магазина, а затем лавку фотографа справа. Он снес перегородки, украсил стены бумажными гирляндами и сделал обязательным шампанское, дабы обслуживать лишь отборную клиентуру. За сотню франков желающие могли также танцевать под звуки шарманки, и все сочли это весьма оригинальной находкой. Допотопный прилавок «Добрых соседей» исчез, уступив место барной стойке по-американски, вдоль которой выстроились высокие табуреты. Исчезли также и стеллажи, куда складывали раньше мешки с углем.

Среди всех этих перемен Цезарь оставался чист. Сказать по правде, его заслуги в этом было меньше, чем прежде. Заботы о предприятии не оставляли места каким бы то ни было соблазнам, да и непорочность его устояла против стольких испытаний, что падшие создания опустили руки и прекратили свои атаки. К тому же постоянные посетительницы бара в конце концов прознали о трогательной любви Цезаря и Розелины, которые продолжали обмениваться безмолвными обещаниями с разных сторон улицы. Умиленные этим постоянством, они и сами стали молиться, чтобы Провидение благословило союз этих двух сердец, столь заслуживающих счастья.

Все теперь наперебой вспоминали кто об усопшем близком, кто о друге при смерти, чтобы, воспользовавшись случаем, купить венок или погребальную урну. В этих замутненных пороком сердцах мало-помалу просыпались родственные чувства, и даже милосердие постучалось в них, ибо девушки стали навещать своих подруг, лечившихся в больнице, чтобы принести им в час последнего «прости» напутствие в виде букетика жестяных иммортелей.

Мадам Дюпен привечала их, думая про себя, что эти несчастные достойны скорее жалости, чем хулы; а если и драла с них втридорога, то лишь из благочестивых соображений, ибо то, что потрачено на добрые дела, не будет промотано на пустые удовольствия.

Однажды вечером, когда Розелина сидела дома под лампой и штопала свои чулки, мечтая при этом чинить носки супругу, мадам Дюпен, закончив пересчитывать столовое серебро в буфете, тоже размечталась вслух.