Марсель Эме - Проходящий сквозь стены [Рассказы]

— А что я говорил вашему величеству! Вот видите…

— Ну а потом?

— Королева просияла, хотя в глазах ее мелькнуло удивление. Мы с вами, государь, несколько различного сложения. Я повыше и пошире в плечах.

— Ну разве что самую малость, Гантюс.

— Вот именно, поэтому нетрудно обознаться, и доказательство тому…

Коннетабль в смущении потупился. Повисла пауза.

— И что же дальше? — прервал молчание король.

— Что дальше? Боже мой! Мне оставалось только задернуть шторы, запереть двери и выкарабкаться из доспехов, которые стали сильно меня стеснять. Кстати говоря, проделать это в потемках оказалось нелегкой задачей.

— А что Адель?

— Королева Адель… что мне сказать вам, государь… было темно, и в такие минуты обычно себя не помнишь. В одном могу поручиться вашему величеству: королева не заподозрила подмены. Какое-то время спустя я, так же на ощупь, нацепил латы, шлем — всю амуницию и ушел. Наколенники, представьте себе, надел задом наперед, так что пришлось идти на негнущихся ногах. Забавно, правда?

Король вышагивал взад-вперед по комнате и бурчал сквозь зубы, что он почти обесчещен. Но, будучи от природы человеком добродушным и не склонным предаваться унынию и видя, как терзается его славный полководец, нашел в себе силы подойти к постели больного и милостиво произнести:

— Что ж, Гантюс, как вы, конечно, понимаете, хвалить вас я не стану. Вы поступили очень дурно, и все ваши великие победы едва ли могут искупить эту провинность. Но раз вы уверены, что стоите на пороге смерти, так и быть… Я вас прощаю.

— Государь мой, вы великий монарх!

— Не спорю. И все-таки… ну да ладно. Королева невиновна, а это для меня важнее всего. Вы же умрите с миром. Прощайте, Гантюс, пусть на том свете вам воздастся за все ваши грехи, а я не держу на вас зла.

— Я счастлив, что ваше величество простили меня, и прощение подоспело как нельзя вовремя — у меня начинается агония.

— Действительно, выглядите вы неважно, не стану вас больше беспокоить. Тем более меня ждет ужин во дворце.

Король дружески помахал на прощанье рукой великому коннетаблю и сел в карету, поджидавшую его у порога. Исповедь умирающего немного опечалила его, потому что он нежно любил королеву, окружал ее неустанной заботой (хотя она всегда бывала довольно холодна с супругом) и даже фаворитку завел неохотно, лишь под давлением общественного мнения. По пути во дворец он размышлял о том, что в постигшей его беде ему все же, можно сказать, повезло: королева даже не знает о своем преступлении, а единственный виновник бьется в предсмертной агонии, — так есть ли повод для ревности?

Едва доехав, король созвал ученейших мужей, докторов философии, и пообещал двадцать золотых экю тому, кто даст лучшее определение понятию «ревность». Ученые заговорили все разом, так что поднялась словесная баталия: чувство, процесс, обмен веществ, гумор, черная желчь. Только когда король пригрозил им двуручным мечом, они согласились говорить по очереди, но лучше от этого не стало: они опять погрязли в бесконечных препирательствах, и королю даже захотелось отнять у них дипломы. Тем временем один из философов, лет тридцати, которому в силу молодости надлежало выступать последним, улучил минутку и заглянул в энциклопедию. Сообразительный был малый, его ждало большое будущее. А когда настал его черед, он ясным звучным голосом произнес:

— В самом общем виде ревность можно определить как огорчение из-за того, что другой владеет чем-то, чем желательно обладать самому.

— Вот это по мне. Коротко и ясно, — сказал король. А про себя подумал: «Если так, я должен испытывать ревность к Гантюсу, но раз он умер, то и незачем. Мертвые, как известно, ничем не владеют». — Отлично, молодой человек. Двадцать золотых экю ваши.

Молодой философ поклонился и продолжал:

— Конкретнее же, применительно к вопросу, заданному вашим величеством, можно сказать, что любовная ревность — это страсть, которой терзается человек, когда боится, что ему предпочтут другого.

Остальные философы пожелтели от зависти, видя, как обрадовался король этому ответу. «Боюсь ли я, что королева предпочтет мне другого? — прикинул он. — Конечно, нет, потому что она никогда не видела Гантюса и едва ли знает его имя».

— Браво, юноша! — сказал он. — Благодаря вам я убедился, что нисколько не ревную. В награду объявляю вас научным светилом, академиком и кавалером ордена Святого Антония, покровителя всех ученых.

На радостях король призвал музыкантов, отужинал хорошей порцией гусиного паштета, запил легким винцом и велел доложить о себе королеве. Ее величество, бледная, с полными грусти глазами, сидела у камина. Король взял ее за руку и, по своему обыкновению, обратился к ней с нежной, изящной речью, насыщенной прекрасными, возвышенными образами, которыми его каждый день снабжали лучшие поэты королевства. Но королева словно бы не слышала его.

— Адель, — шептал король, — я резвый соловей, давайте помечтаем вместе о прохладе весеннего леса. Моя любовь — прозрачный ручеек, что впадает в бездонное озеро ваших очей. Я бы хотел стать ласточкой…

Королева вяло, не глядя на него, кивнула. Ее явно ничуть не прельщала мысль о пернатом супруге. Король прибег к другим, еще более изысканным поэтическим оборотам. Потом пощекотал кончиками пальцев ее ладонь, изображая мышку, которая побежала вверх по руке, и шутливо приговаривая:

— Тили-тили-тили-тим…

Но королева только передернула плечами.

— Не понимаю, сударыня, — с досадой в голосе сказал тогда король, — почему вы не в духе. Я расточаю вам красивейшие речи, изощряюсь в нежнейших ласках, перепробовал все лады: романтический, дерзкий, игривый, — а вы сидите безучастно, как будто я толкую вам о государственном бюджете. Такая холодность, в конце концов, может остудить самую пылкую страсть, и, знайте, мое постоянство уже готово истощиться. Ладно бы еще вы просто были не в настроении! Но так продолжается со дня нашей свадьбы, ложе любви вам не милее эшафота!

При этих словах королева словно очнулась, ее печальные глаза вдруг полыхнули темным огнем.

— Супруг мой и повелитель, — сказала она, — вы слишком забывчивы. Что ж, раз вам угодно ничего не помнить… Но у меня, к несчастью, не такая короткая память…

— Что-что? О чем вы, черт побери?

— Пусть так, не будем говорить об этом. Но тогда и не жалуйтесь. Раз настоящим рыцарским, мужским манерам вы предпочитаете пошленький лепет, все эти реверансы и пируэты, которые по вкусу милашкам ваших шутов и рифмоплетов! Тили-тили-тили… Разве так обращаются с королевой, с супругой, с любимой женщиной? Тили-тили-тили!

Король, лишившись дара речи, воздел руки к небу, а королева, пылая гневом, не унималась: