Марсель Эме - Проходящий сквозь стены [Рассказы]

Во второй половине дня он поднялся в спальню, хотел устроить очередную репетицию шумового оркестра, но сначала подошел к окну. Малыш как раз ковылял по дорожке прочь от него, спотыкаясь на гравии, что раскатывался под нетвердыми ножками. Жосса позабавила его щенячья неуклюжесть, глядя на мальчика, он позабыл о жгучей обиде на сестру. В какой-то момент ребенок потерял равновесие, у аджюдана от волнения перехватило дыхание, он даже протянул руки, хотя понимал, что не сможет его подхватить, однако тот удержался на ногах, обернулся, заметил Жосса в окне и снова обрадовался, засмеялся, захлопал в ладоши. С четверть часа они лучезарно улыбались друг другу, но потом аджюдан спохватился, что даром теряет время, отпер ключом, с которым не расставался ни днем, ни ночью, ящик стола и торжественно извлек сетку с шариками. Сел, трижды постучал по столешнице рукояткой ножа, с четверть минуты тряс сетку и опять трижды постучал. В тот день шумовой оркестр занимал его меньше обычного, он стучал и скрипел не так уж старательно и методично. То и дело откладывал сетку, расческу, нож и подходил к окну, чтобы заглянуть в соседский сад. Когда Валери завела свою точильную шарманку, он стоял у окна. Сестра разыграла целую симфонию из скрежета и визга, довольно благозвучную, как ни странно. Но Жосс, наблюдая за малышом, резвящимся в саду, внезапно понял, что их с сестрой ежедневные упражнения — полнейшая чепуха.

Спустя две недели Валери могла бы поклясться, что брат стал куда приятнее в обращении и — о чудо! — у него улучшился характер. За это время она не раз замечала у Жосса внезапные проблески хорошего настроения, какого прежде никогда не бывало, к тому же он сделался менее вспыльчив и если раньше выходил из себя по любому поводу, то теперь зачастую сохранял относительное спокойствие и безразличие. Она не придавала особенного значения минутам затишья, пока они перемежались бурями, и ласковым взглядам, коль скоро те быстро сменялись холодными и злыми. И вдруг в один прекрасный день обнаружила, что на брата снизошла безмятежная тихая радость, словно бы к нему по волшебству вернулась молодость. Он скрывал ее под маской суровости и по-прежнему сухо отрывисто гаркал, будто отдавал приказы, однако реже терял самообладание и, сколько бы сестра ни изощрялась, стараясь затеять ссору, не замечал ее нападок, а иногда даже покладисто, дружелюбно соглашался с ней. Порой его недоброе, невыразительное лицо неожиданно озарялось беспричинной улыбкой. А маленькие светло-серые глазки, обычно холодные и зоркие, приобретали мягкое мечтательное выражение. Валери с обостренным вниманием следила за выполнением своего плана и теперь почувствовала, что брат ускользает от нее; вне себя от досады, гнева, ревности и любопытства, она не сомневалась, что он связался с какой-то неведомой женщиной, что великая любовь преобразила его жизнь.

Да, великая любовь преобразила его жизнь, Жосс почти не отходил от окна. Казалось, мальчик тоже нуждался в его присутствии, их общение не прекращалось ни на минуту. Без устали с утра до вечера отставной аджюдан с умилением и восторгом наблюдал, как малыш играет, прислушивался к его лепету, восхищался каждым его движением. Иногда Жосс прикрывал ставни, чтобы родители Ивона его не заметили, брал бинокль и жадно всматривался в младенческое личико, прелестное, очаровательное, то веселое, то серьезное, и ему казалось, что он стоит на страже, защищая ребенка от всех опасностей. Он знал наизусть его распорядок дня: когда Ивон просыпался, когда кушал, когда ложился спать; знал, где находилась детская. В дождливые дни гулять в саду нельзя, а потому Жосс караулил за спущенными шторами, подстерегая, не появится ли дитя на крыльце, не мелькнет ли в окне. Ради него аджюдан изменил свои привычки: теперь он выходил из дома после обеда во время дневного сна малютки. Он и сам как будто погружался в блаженный сон, чтобы очнуться к моменту новой встречи. Жосс повторял про себя первые словечки Ивона, выговаривая их так же неправильно, и хохотал от души, не стыдясь прохожих, преисполненный нежности и благоговения. Как-то раз он возвращался из города, а перед ним шла крестьянка с девочкой лет трех, на минуту мать зазевалась, и малышка выбежала на дорогу, под колеса двум несущимся навстречу друг другу машинам. Жосс мгновенно подхватил ее на руки и отдал матери, они разговорились. И, коль скоро речь зашла о детях, он вдруг сообщил, хотя никто его за язык не тянул:

— А у нас мальчик. Мой внук помладше вашей дочки. Ему всего два годика. Его зовут Ивон.

И сейчас же покраснел, устыдившись, ведь он всегда ненавидел пустословие и ложь. Впрочем, присвоение родства не показалось ему таким уж бессовестным по зрелом размышлении; Жосса грела мысль, что он имел на него право благодаря глубокой привязанности к малышу.

Валери, свидетельница преображения брата, смотрела в бессильной злобе, как он буквально светился от счастья, и никакие тактические хитрости, никакие яростные атаки не помогали ей пробиться сквозь стену его благодушия. Потеряв всякую надежду обрести над ним власть, лишенная всех преимуществ, она почувствовала себя женой, которой открыто изменяет муж, вот только у нее не было законного права покарать его, так что приходилось глотать обиды молча. Как-то вечером Жосс спустился в столовую в лучезарном настроении, напевая, — сестра отродясь не слышала, чтобы он беспечно напевал. Чуть слышное мурлыканье брата повергло ее в панику, он бесстыдно бравировал перед ней своей радостью, своей любовью.

— С чего это ты вдруг распелся? Из-за женщины, да? Одни бабы у тебя на уме! Одни непристойные песенки! Одни развратные мысли!

Она повторила слово «развратный» раз сто, пока не охрипла от возмущения. В ответ Жосс мягко пожурил ее, по-братски ласково заверил, что ее злобные нападки несправедливы, что у него ничего скабрезного и в мыслях не было.

— Клянусь, я совсем другим занят, у меня нет времени на подобные глупости. Женщины, скажешь тоже…

Он тихонько засмеялся в знак того, что теперь у него появились более насущные заботы. Однако Валери восприняла его смешок совсем иначе; снисходительность брата окончательно вывела ее из себя; она подошла к нему вплотную, так что он почувствовал на лице ее дыхание, и завопила:

— Лицемер, лжец!

Жосс думал, что она его укусит или ударит, но сестра внезапно разрыдалась и бросилась ему на шею, сдавленно причитая:

— Братик мой! Миленький! Дорогой!

Не помня себя, истекая слезами, она обняла его крепко и страстно, прижалась к нему всем телом, содрогаясь в конвульсиях, вцепилась пальцами в его плечи, приблизила рот к его рту. Жосса чуть не стошнило от крайнего отвращения, пытаясь высвободиться, он наступил каблуком на большой палец ее ноги, с трудом выпростал правую руку и двинул кулаком ей в челюсть. Валери сжала его сильней, словно не чувствуя боли, и ему пришлось еще долго колотить и пинать сестру, пока она не свалилась на пол, вся в синяках, с разбитым в кровь лицом.