Фернандо Алегрия - Призовая лошадь

— Но как поступят они с ним, когда увидят, что скаковая его карьера кончилась?

— Не морочь себе голову, дружище, Гонсалес еще немного побегает и, быть может, даже разок выиграет. Год он протянет… Ну, а затем что может произойти? Не исключено, что его отправят на конный завод на потолстение, к красивой жизни. Гонсалес будет счастлив. Словом, за него не волнуйся.

Так решилась судьба Гонсалеса. Идальго взял с меня слово, что до поры до времени я буду о продаже помалкивать. Чтобы не отпугнуть покупателей, надо было избегать сплетен и пересудов. Успех операции зависел от сохранения тайны.

На следующий день мы с Мерседес отправились попрощаться с Гонсалесом. По дороге обсуждали планы будущей нашей жизни.

— Даю слово, что поступлю в университет и буду…

— А я всерьез займусь балетом, о чем я мечтала всю жизнь.

— В Нью-Йорке?

— Нет, — сказала Мерседес, нежно погладив мне руку. — В Сан-Франциско.

— А танцевать в «Эль Ранчо» будешь?

— Нет, отец не хочет. Да и я не хочу. Там не работа, а каторга. Бывают вечера, когда нам, бедняжкам, приходится защищаться зубами и когтями. Если не старая ведьма, так собственные подружки пытаются подсудобить тебе какого-нибудь дряхлого развратника… Тебя покупают, продают, предают, преследуют до тех пор, пока ты не сдашься.

— Эх, если я сумею поступить в университет, через четыре года у меня будет степень. Чилийский диплом бакалавра у меня есть. Он дает право поступать прямо на второй курс… Четыре года… стало быть, в двадцать пять я смогу получить степень…

Взяв Мерседес за руку и прижавшись губами к ее щеке, я впервые за последние годы размечтался о мещанском будущем. Я мечтал о своем, она о своем. Но в одном мы были согласны, совершенно согласны: все наши планы и пожелания скреплялись поцелуями, поцелуями жаркими, опасными, последствия которых вряд ли были рассчитаны на четыре-пять лет ожидания.

С дороги «Танфоран» не был виден; он был укрыт бело-голубой дымкой от сжигаемых листьев и соломы, смешанной с дымом, валившим из труб какой-то близлежащей фабрики или завода. Мы прошли длинный ряд конюшен. Идальго мыл и расчесывал Гонсалеса. Вооружившись скребком, он обмакивал его в воду и затем размашистыми плавными движениями расчесывал, оставляя на шкуре Гонсалеса мягкие узорчатые полосы.

— Ну, что новенького?

Я подошел к Гонсалесу и потрепал его по загривку. Он поднял голову; нервная дрожь пробежала по его великолепной шее. Я залюбовался конем: его ладными ногами, гордо вскинутой головой, пышным волнистым хвостом, всем его влажным белым телом, от которого валил пар.

— Здорово, коняга! Ну, что скажет наш чемпион?

— Осторожно, смотри, чтобы он не покусал тебя, — предупредил Идальго.

Я улыбнулся, вспомнив сцену, которая произошла в круге для победителей.

— Он не станет меня кусать. Ведь ты же не кусаешь своих земляков? Ты кусаешь только гринго, вроде мистера Гамбургера? Твои ноги созданы для ласк; я знаю тебя, мерзавец…

Гонсалес в знак согласия кивал головой и рыл землю копытом.

— Он танцует румбу? — спросила Мерседес.

— И мамбо тоже. Все видели, как он танцует, — сказал Идальго.

— Скажи ему, пусть станцует.

Гонсалес повернул голову и посмотрел на Мерседес, как бы говоря: «А этой еще чего здесь надо?»

— Нет, так просто он танцевать не станет. Ему нужен повод. Вот когда он проходит мимо трибун — дело другое. Тогда он откалывает такие коленца…

По соседнему проходу провели трех лошадей. Гонсалес занервничал.

— Спокойно, приятель, эти не про твою честь. Сегодня вы отправитесь почивать.

— Вид у Гонсалеса отличный, — сказал я.

— Мне показалось, что прогноз Идальго лишен каких бы то ни было оснований: Гонсалес выглядел могучим и бодрым, глаза блестящие, развитая мускулатура, крепкая грудь, тонкие ноги без болячек и шрамов.

— Да, — сказал Идальго, — вид у него хороший, но чувствует он себя неважно. Чтобы состязаться с сильными соперниками, он уже никогда не будет чувствовать себя достаточно хорошо. — Идальго продолжал его расчесывать, похлопывая изредка по крупу. — Ты никогда не увлекался боксом? — спросил он.

— Немножко.

— А тебе не доводилось слышать, что происходит с боксером, которого слишком рано выпускают против чемпиона? Он может прекрасно провести встречу, приобрести славу стойкого и решительного бойца, но к концу матча чемпион сокрушает что-то внутри этого молодого боксера, что-то поважнее почек, поважнее сердца и мозга, что-то, что связано с душой, с психикой. Чем дольше длится бой, тем хуже для новичка. Больше ему никогда уже не восстановиться. Это видно по его глазам, по его реакции, по тому, как он передвигается. Всегда-то он будет запаздывать на какое-то мгновение, всегда-то пролежит в нокдауне на роковую секунду больше, чем предусмотрено правилами. Так обычно бывает с неопытными, когда их бросают против чемпиона, чтобы тот излишне не рисковал или излишне не утомлялся. Аналогичная история происходит с лошадьми. Класс убивает все. Никогда не забывай об этом. Класс убивает время, скорость, выносливость, хитрость, все, решительно все. Возьми лошадь, которая в тренировочных заездах сокрушает все рекорды, и пусти, ее против аса, пусть почти нетренированного. И увидишь, что произойдет. Только одно то, что с ней бок о бок бежит чемпион, уверенность, с которой он двигается, и презрение, с которым он прижимает ее к ограде, лишает лошаденку сил; и тогда прощай скорость: лошаденка сдается. На финише сердце у нее готово выскочить через ухо.

По проходу прошла кобыла; завидев ее, Гонсалес издал совершенно неприличное ржание. Испуганная кобыла взбрыкнула и пошла дальше, беспокойно помахивая хвостом.

— Вот чертов сын… когда он наконец остепенится!

Широко расставив ноги, вытянув хвост и выкатив глаза, Гонсалес хотел последовать за кобылой, но Идальго рывком придержал его. Гонсалес покорился, нервно роя копытом землю, продолжая ржать и крутя головой. Тут мы заметили, что Гонсалес уже приготовился к любовному подвигу, и вид у него был, прямо скажем, преглупый. Мы с Идальго притворились, будто ничего не произошло. Но Мерседес смотрела на все это с явным неодобрением.

Пожалуй, нам пора… — сказал я. — А что слышно насчет покупки?

— Сегодня вечером мистер Гамбургер должен привести одного итальянца из Лос-Анджелеса, владельца нескольких ресторанов. Отличный покупатель. Если дело сладится, я предупрежу тебя.

Гонсалес продолжал стоять в своей донельзя нелепой позе. Мне очень хотелось подойти к нему и попрощаться более сердечно, но в данных обстоятельствах это выглядело бы по меньшей мере смешно. Такой конь, почти человек, вполне заслуживал сердечного рукопожатия или даже объятия. Если сделка состоится, то я уже не смогу видеться с ним как с братом; я стану для него чужим, очередным заурядным игроком, голова которого набита несбыточной дурью; возможно, что больше я его не увижу. Если новым владельцем будет итальянец из Лос-Анджелеса, то он заберет Гонсалеса туда и уже там распорядится им по-свойски, убедившись в его никчемности.