Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

— Но предубеждения могут быть двоякого рода! — возразила она. — И за, и против. Можно ли утверждать, что ты свободен от них?

— Ну, это будет видно из моей рецензии.

— Хорошо, — согласилась она. — Обещаю прийти.

— Тогда мы и поговорим с тобой.

Я легко коснулся ее плеча — в надежде, что она смягчится хотя бы на время расставания; но плечо ее даже не дрогнуло. Я убрал руку.

— Проводить тебя? — спросила она.

— Нет, не нужно, — ответил я. — Тебе же придется переодеваться.

— Послушай… — произнесла она, когда я уже переступил порог.

Я остановился в дверях. Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.

— Мне раньше казалось, что мы сможем вместе уехать за границу. Но, насколько я смогла понять тебя…

— Не надо сейчас об этом. Вот встретимся, тогда и продолжим наш разговор.

— Так ты считаешь, что нам есть о чем разговаривать?

— Конечно! Все остается на своем месте.

— Ну хорошо. Good night!

— Good night!

Выйдя на улицу, я сразу ощутил знакомую тяжесть в висках. То был очередной приступ странной, мучительной тоски, никогда не оставлявшей меня. Она могла настигнуть меня беспричинно, неожиданно, в любую минуту — в разговоре с друзьями, на прогулке. В таком состоянии я переставал осознавать мир в его настоящем виде: все вокруг и внутри меня словно бы обращалось в камень; улицы, фонарные столбы, провода на них, само неподвижное небо — все это виделось мне каким-то огромным, нескончаемым кладбищем. Все раздражало меня и внушало отвращение. Каждый шаг давался с великим трудом. Что означала эта глухая боль в висках? Выла ли она признаком болезни, от которой могли помочь порошки и таблетки, или же это был неведомый, неизлечимый недуг?.. По улице, один за другим, мимо меня проносились автомобили, а в моем костенеющем сознании упрямо вставали одни и те же застывшие, словно высеченные из камня, образы… Деревенский пруд… валяющиеся в грязи свиньи… спрятанная в шкафу книга с цветными картинками… Шлюхин базар в Амритсаре… переулок в Мясницком городке… зал в доме политического секретаря… стены в доме Харбанса… невесомая тяжесть голубиных крыльев… улетающий в далекую страну самолет… маленький уютный домик… поезд с голубыми занавесками на окнах… ароматный дым сигарет… мило беседующие, любезно улыбающиеся друг другу люди… бегущая из телетайпа лента новостей… лицо редактора «Нью геральд»… окно в моей одинокой каморке, далекие туманности городских огней… и… И снова тот же пруд, те же, облепленные грязью свиньи, грубая брань тетки — «ты нигде не можешь играть, негодяй, кроме как в грязи!.. Значит, ты такая же свинья, как и те свиньи!..».

Утром, когда я еще спал, в дверь ко мне постучал мальчишка, сын «порядочных» квартирантов со второго этажа. Я открыл ему. Лениво грызя лучинку от воздушного змея, он сообщил:

— К вам пришли, дяденька! Ждут там, внизу.

— Ко мне?

Я удивился. Кто мог так рано прийти ко мне? Потом сообразил, что это могла быть и Нилима, решившая пригласить меня на свою репетицию. Или вдруг это Сушама, которая могла узнать мой адрес в редакции? Я наспех пригладил помятую свою одежду, кое-как причесал волосы, глянул на ходу в зеркало и спустился вниз. Оглядевшись, я вздрогнул от неожиданности. Перед домом, на противоположной стороне улицы, стояли тхакураин и Нимма. Нас разделяла недавно вырытая для прокладки труб канава. Через нее, для удобства пешеходов, была перекинута узкая дощечка.

— Это ты, бхабхи?! — воскликнул я, с трудом приходя в себя от изумления.

— Ну да, кто же еще! Ох, намучились мы, пока отыскали твой дом, прямо сил нет… Да и тут-то не поймем толком, туда ли пришли! Погоди, сперва мы к тебе переберемся. — Она взяла Нимму за руку. — Шагай, голова бедовая, вон где придется теперь обходить!

Осторожно ступая по доске, они стали перебираться через канаву. Я поспешил им на помощь.

— Я-то уж думала, ты живешь в богатом доме, — произнесла, отдуваясь, тхакураин. — Вон на какую верхотуру забрался, нипочем бы не догадалась! Сперва мы боялись, как бы не попасть под эти проклятые машины с бутылками. А дальше, глядим, канава неперелазная… Ну и местечко ты себе отыскал!..

Когда мы вошли во двор, я спросил:

— Где же ты узнала мой адрес? Тогда я так и забыл тебе его оставить.

— Ох, лучше не спрашивай, бхайя! — отвечала тхакураин, поправляя на себе покрывало. — Вчера мы ходили в контору к Арвинду-бхайя, он дал нам адрес газеты, где ты прежде служил. Поплелись туда. Там один бабу в кхаддаре говорит: «Э, да он у нас уж десять лет как не служит. Идите в другую газету». Спасибо ему, сам позвонил туда, узнал, где ты нынче живешь. Весь вчерашний день на то и загубили. А сегодня поднялись спозаранок — чтобы тебя до службы-то дома застать, да вот уж битый час по улицам и топчемся, пока твой дом отыскали… Ой, дай дух перевести… Едва забрались на этакую горищу!

Из окна нижнего этажа на нас с любопытством смотрела жена соседа-чиновника — дескать, что это за гости пожаловали к «бабу с мансарды»? Тхакураин была в засаленном и запылившемся домашнем дхоти, поверх которого было накинуто не менее грязное покрывало. На Нимме были надеты сравнительно чистые шальвары и рубашка, но и те сверху донизу были в слежавшихся складках, которые красноречиво свидетельствовали о том, что одежда долгое время хранилась в запертом, туго набитом сундуке. Девушка была явно чем-то встревожена, она жадно ловила каждое слово, сказанное матерью. Ноги ее были обуты в старые, стоптанные туфли. Можно себе представить, что подумала жена чиновника о холостом «бабу с мансарды», к которому приходят такие женщины!

— Входи, бхабхи! Поднимемся ко мне наверх, там и потолкуем, — обратился я к тхакураин и первым ступил на лестницу.

Войдя в комнату, тхакураин тотчас же, не дожидаясь приглашения, устало опустилась на мой веревочный лежак. Нимма осталась стоять, лишь оперлась на спинку плетеного стула о трех ножках.

— Это правда, добраться до меня стоит больших трудов, — сказал я. — Я не думал, что ты сама станешь разыскивать меня.

— Э, бхайя, на что тебе об этом думать? — Оглядевшись и сделав какие-то выводы для себя, тхакураин пересела с лежака на самый шаткий из всех четырех плетеных стульев, составлявших мою мебель. — Что тебе до нас? Это уж мы все к тебе нужду имеем. Чуть не ползком к тебе приползли.

Нимма продолжала стоять, не двигаясь с места. Я знаком показал ей на стул, и она молча села на него. Тхакураин смотрела мне в лицо с таким видом, будто только что застала меня на месте преступления. Я пододвинул ближе к ним свой стул и, усаживаясь, заметил:

— У тебя такое лицо, бхабхи, будто ты на меня сердишься за что-то. Уж не за то ли, что я не прислал вам свой адрес?

— Вот была тебе забота — адреса рассылать! — возразила она. — Да и мне ли на тебя сердиться? Твоей несчастной бхабхи не привыкать самой расхлебывать свою беду, с ней она и родилась. Плачь не плачь ?сердись не сердись, этим горю не поможешь! Нет, мы к тебе с другим делом — коли позволишь, расскажу.