Мохан Ракеш - Темные закрытые комнаты

С этого дня начинается новая полоса в их жизни. Нилима безоговорочно вступает в труппу Умадатты, Харбанс берет на себя обязанности администратора, и они отправляются в Европу на гастроли. Париж, Мадрид, опять Париж, затем Бонн, Женева, Берн, а оттуда дорога лежит в Западный Берлин…

Театр, импресарио и антрепренер. Коммерческая сторона мира искусства. Сегодня ссора с собственным импресарио, а завтра антрепренер театра под шумок присваивает выручку. По незнанию языка плохо понимая друг друга, все эти лица постоянно вступают в длительные препирательства между собой. Слово «бхарат-натьям» означает для них не искусство, а некое экзотически странное развлечение, наподобие известного фокуса с веревкой, которым индийские йоги и факиры поражают иностранцев [63] Фокус с веревкой — основанное на массовом гипнозе представление: иллюзионист подбрасывает в воздух длинный конец веревки и приказывает своему помощнику взобраться по ней, затем с ножом в руках лезет вслед за юношей и сбрасывает на землю его рассеченное на куски тело и т. д. . Для тамошней публики Индия — это прежде всего слоны, змеи и фокус с веревкой. И вот теперь — индийские танцы, как новое звено одной и той же цепи. Глубокие чувства, тончайшая игра, изощренные му́дры [64] Мудры — в индийском классическом танце положения пальцев и жесты, символизирующие самые разнообразные чувства и понятия. для западного зрителя всего лишь забава, «Катхакали» — просто танец живых, ярко одетых кукол. В таком случае успех представления зависит от того, как поставлена реклама. Вот новый импресарио и твердит без конца о важности рекламы. В Женеве измученный разговорами о рекламе Харбанс вступает в ожесточенную стычку с ним. По приезде в Берн обнаруживается, что импресарио еще загодя получил от театра аванс. Труппа оказывается без средств. Артисты требуют от администратора труппы денег. Директор театра, выдавший аванс, настаивает на представлении. Артисты не желают выступать, пока им не выплатят деньги. Харбанс шлет импресарио телеграмму за телеграммой, но ответа нет. В споре с директором театра дело доходит до драки. Наконец, он соглашается выдать немного денег после представления. Артисты готовы выступить. Но реклама была организована неудовлетворительно. Билеты раскупаются с трудом. Директор театра, нарушив данное слово, платить отказывается. Снова начинается ссора. В конце концов вся труппа с опустошенными карманами, но в переполненном грузовике мчится в сторону Западного Берлина. Все недовольны Харбансом — ведь видно же, что он не может быть дельным администратором, оттого у них все так плохо! Кто-то утверждает, что Харбанс наверняка в сговоре с импресарио, что они просто-напросто поделили между собой не выплаченный актерам аванс. Умадатта потрясен случившимся, он почти без чувств. Это самые неудачные его гастроли в Европе… Нилима всеми средствами пытается подбодрить его. Она тоже вслух негодует на Харбанса. Зачем он выбрал в импресарио жулика? Неужели у него самого недостает практической хватки и расчета, чтобы все организовать как следует? Умадатта то и дело вспоминает прежнего своего администратора, уволенного из-за Харбанса, который теперь, словно потерпевший поражение полководец, понуро сидит, отвернувшись от всех. Но душу Харбанса терзает боль, о которой никто и понятия не имеет. Ему хочется немедленно, сию же секунду, бежать отсюда, бросив эту недостойную компанию. И они еще называют себя служителями прекрасного! О, неужели за великими свершениями искусства всегда скрываются столь ничтожные, мелкие цели? Неужели причастность к нему не окрыляет душу человека? Неужели вот это все и входит в понятие высокого призвания художника? Это и есть то самое, что называют эстетическим кредо творца прекрасного? Какие же у них всех ничтожные, корыстные интересы! Неужели эти люди, погрязшие в болоте своих эгоистических побуждений, неспособны понять, что жизнь не состоит из одних лишь удач? Разве не ради них перенес он столько хлопот и волнений? Разве не ради них боролся с целой сворой ничтожных дельцов от искусства?.. И вот награда — они возводят на него эту нелепую, оскорбительную клевету! Как, неужели этим и обернулось то высокое стремление, ради которого он, бросив все дела, блуждает со сборищем случайных людей по чужим странам? Нет, он жестоко ошибся, он запутался в липких и грязных сетях! Но разве нельзя единым махом, в минуту, высвободиться из них?..

И еще одна мысль не дает покоя его душе — как раз сегодня у него самого день рождения. Время от времени он вглядывается в лицо Нилимы, надеясь отыскать в нем хоть малейший признак того, что она помнит об этом. Догадывается ли она хоть в малой степени о чувствах, терзающих его? Но всякий раз, как взгляд его встречается со взглядом Нилимы, он читает в нем одну лишь злость и раздражение. Нилима смотрит на него как бы с высоты, откуда он представляется ей чем-то незначительным. Вот, даже она, близкий ему человек, в среде этих презренных корыстолюбцев сделалась для него незнакомой и чуждой… Он ищет в ее глазах хотя бы отдаленный отблеск того высокого чувства, которое побудило их уехать из Лондона. Но где же оно, это чувство? И неужели это та самая Нилима, которая совсем недавно, припав лицом к его коленям, со слезами говорила, что он для нее дороже всего на свете?..

На границе с Западным Берлином грузовик тормозит и останавливается. Перед въездом в город артистам необходимо немного освежиться и привести себя в порядок. От успеха выступления в Западном Берлине зависит вся последующая программа труппы. В грузовике есть небольшой запас провизии, которую тут же делят на всех. Нашлась и бутылка рома. Умадатта хочет откупорить бутылку, но Харбанс берет ее у него из рук.

— Ты ведь помнишь, Нилима, что сегодня у меня день рождения? — говорит он и протягивает ей ром. — Может быть, ты позволишь мне по этому поводу сделать глоток-другой?

Смешавшись, Нилима ставит бутылку возле себя.

— Ах да, верно! — восклицает она с нарочитым оживлением. — Я совсем забыла: ведь сегодня восьмое марта! Ну и отлично, по этому случаю мы сейчас…

Зубами она вытаскивает пробку, отпивает глоток, с отвращением мотает головой и передает бутылку Умадатте. Тот тоже делает несколько глотков. Потом неуверенным жестом возвращает ром Нилиме. Она снова прикладывается к горлышку и протягивает бутылку Харбансу.

— Фу, какая гадость! — восклицает она, опять помотав головой.

Не прикоснувшись к рому, Харбанс отставляет бутылку в сторону. Лицо его мрачно.

— Сегодня же я возвращаюсь в Лондон, — заявляет он.

— Что? — Нилима вздрагивает от неожиданности. — Каким это образом?

— Ты же помнишь, в Берлине живет мой старый друг, Мальхотра. Одолжу у него денег и уеду.